Ежу можно было верить, хоть и очень не хотелось. Иголка знал, когда погиб Рыба, указал место, где сгинул Волк, и вот опять. Слишком много убийств за столь короткое время, слишком много потерь, ослабляющих клан, притом потерь весомых: погибали старые, умелые, хорошо обученные члены семьи, его семьи. Медведь гневался, и от этого гнева по телу разливался жар, проступавший потом на твердых как сталь мускулах рук и груди. Йоки потели редко. Очень редко!
Подводу они оставили на берегу — вернуться и забрать ее было нетрудно, да и кто позарится на чужое добро, если чужих на острове не было и быть не могло — и трусцой побежали к деревне. Ходу до поселка от силы час, и то по дороге. В таком же, как сейчас, ритме, да напрямик через лес, путь займет четверть часа, а то и меньше, если поднапрячься, думал Бурый, легким прыжком перебрасывая свое грузное тело через неглубокий овражек. Взобравшись на очередной взгорок, намма остановился, дожидаясь Ежа, что плелся следом бледный и по сей миг не оправившийся от возмущения энергий. Медведь с сочувствием покосился на собрата.
— Иди, ты там нужен. А я передохну.
Бурый удивленно покосился на собрата, успел подумать, что здесь не все чисто, но эта мысль потонула в очередной волне беспокойства: облако над деревней забурлило, клокоча, и выбросило в воздух несколько темно-синих молний. Он сорвался с места и бросился через заросли напролом.
— Ну, что тут у вас, Клыкач?
Кабан глянул на Медведя, дескать, сам не видишь что ли, потом смачно и с раздражением сплюнул, втаптывая плевок в землю голой пяткой — сапоги обуть он, видимо, не успел. Бурый несколько раз глубоко вдохнул пахнущий грозою воздух, восстанавливая после долгого бега дыхание, и зашагал следом за йоком. Изба Сокола осаждалась по всем правилам военной фортификации. Молодняк залег под стенами, что изредка, будто живые, перетряхивали свои бревнышки, выпуская сквозь щели тонкие струйки черного дыма; те немногие Старшие, кто был в деревне, оккупировали окна и двери.
— Почему не войдете?
Кабан покосился на начальника, усмехнулся в жидкие щетинистые усы и неприятным тоном произнес:
— Как же. Входили. Да только что толку. Один убыток с такого дела.
Он неопределенно махнул в сторону.
— А погляди сам, сейчас опять… крепость брать будут… Эх, бесово семя.
Узкобровый скривился, ковыряя указательным пальцем в ухе. Примерно в это же время йоки вокруг дома зашевелились, в воздухе повисло напряженное молчание, дверь тихонько скрипнула и через порог совершенно бесшумно скользнула тощая фигурка Мотылька. “Хорошо пошел, — с удовольствием подметил намма, — тихо, даже я не слышу его шага”. Секунда молчания оборвалась громким, невозможным для ушей звуком. Визг подобной силы разорвал бы легкие любому нормальному существу.
Рама завибрировала, вздувшись пузырем от натуги, и лопнула, выплевывая вместе с осколками стекла и древесными щепками, безвольное, словно кукольное, тело Младшего в облаке черного липкого дыма. Тяжело рухнув на землю, Мотылек остался недвижим, застыв в неудобной позе. Двое Учеников тут же оттащили раненого собрата в сторону и вернулись на свои позиции. Медведь вопросительно глянул на Кабана, что, продолжая елозить пальцем в ухе, пожал плечами и спросил:
— Лазарет показать?
Намма нахмурился и зашагал следом за узкобровым. Следующая странность застала главу клана через десяток шагов. Сначала Клыкач приостановился, исступленно тряся головою так, будто набрал полные уши воды.