Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

Сокол поднял тяжелые веки и сосредоточенно уставился на потолочные балки, пытаясь избавиться от размытой пелены перед глазами. Спустя некоторое время зрение восстановилось, и он, наконец, смог оглядеться. В комнате царил полумрак, неясный свет луны серебрил лоснящиеся пряди той, что дремала на широкой скамье у окна. Трогательно обхватив голые коленки руками и опершись на них щекой, она мерно дышала в такт ветра, что колыхал тонкие занавески, словно нежной рукою оглаживая склоненную голову льняной ладонью. Пернатый улыбнулся и попытался сесть, но, удивленно охнув, вновь откинулся на подушку, ощущая непривычно большой вес тела. Змея встрепенулась и, потирая красные от усталости глаза, спустила ноги со скамьи и склонилась над нелюдем, озабоченно вглядываясь в его лицо.

— Как ты себя чувствуешь?

— Вроде нормально, — Сокол, наконец, сел. — Сколько я провалялся?

— Двое суток, — она опустила глаза, избегая его взгляда. Йок нежно коснулся ее плеча, щеки.

— Чувствуешь себя виноватой? Брось, не стоит.

Она вскинула на него возмущенный взгляд.

— Я чуть тебя не убила!

— Но ведь я живой, — он улыбнулся ей, вновь опуская голову на подушку. Она резко поднялась и отошла от кровати, наново забравшись с ногами на скамью. “До чего красивая девка, ласково глядя на Змею, думал Сокол, особенно когда вот так сосредоточена. Эта ее дикость и воинственность бесподобны. Воистину, Богиня Вод, Золотой Дракон”. Неожиданно она заговорила.

— Помнишь, ты когда-то дал мне яд, и предоставил выбор. Ты ведь не знал, что дурман на меня не действует.

Он сделался суров и спокоен, чувствуя важность момента.

— Значит, ты хотел, чтобы я умерла. Почему ты решил пойти против воли наммы?

— Ты опасна, — он спустил ноги с кровати, твердые половицы под босыми пятками придавали ему уверенности, — опасна для всего клана и для меня в частности. В тот миг я знал это так же четко, как и то, что совать руки в огонь чревато ожогами.

— Может, ты прав, — золотые глаза были пусты и безучастны, но невыразимая тоска и усталость в голосе выдавали ее боль, — может, стоило добить меня. Я не могу смирить себя. Моя гордыня, моя ненависть губит все, к чему я прикасаюсь. И некого винить в этом, кроме самой себя. При всей своей силе и могуществе я слаба. Я очень слабая. Просто слабая девчонка. Скажи, ты и сейчас хочешь убить меня?

Сокол сел рядом со Змею, бережно привлек ее к себе и коснулся губами макушки.

— Да. Разумом, да. Я чувствую беду, — она вздрогнула, но лишь сильнее прижалась к его груди, — и я знаю, что Великий дух должен вновь уснуть. Но я никогда не смогу поднять на тебя руку с этим намерением, даже если ты посадишь меня в чан с этим треклятым ядом.

— Ты не боишься смерти, — прошептала она, вдыхая аромат его горячего тела… слишком горячего для нелюдя.

— Я лучше умру от твоей руки, чем буду посягать на твою жизнь.

— Почему?

Сокол молчал.

— Знаешь, — Олга высвободилась из его объятий и прислушалась, вглядываясь в темноту ночи за окном, — твоя печать сломана. Два засова из пяти сняты. Я это вижу. И знаешь, что я подметила? Все, у кого печать частично разрушена, помнят что-то из своей прошлой жизни, из своей личности, что была у них до перерождения в “сынов смерти”. Рыба помнил страх, Волк — страсть и жажду обладания, Еж — месть и боль. А что помнишь ты?

— Я? — он помолчал, глядя в пол, потом поднял голову. — Я помню, что такое любовь.

Сокол целовал ее долго и страстно. Змея чувствовала, как выходит из нее плотный и тяжелый сгусток застоявшейся силы. Как и Лис, Пернатый пил ее, но вместе с тем ее легкое, опустошенное тело наполнял неведомый до сего дня огонь — его огонь. Она не сопротивлялась, когда он, взяв ее на руки, отнес на кровать, когда нежно касался губами нагого тела, наоборот, дарила нелюдя лаской и страстью, на которую только была способна. Олга внезапно осознала, что уже очень давно стала его невестой, а теперь должна стать женою. И снова была боль, но сладкая и тягучая, словно патока. И вновь ее прожгло насквозь, но пламя было столь желанным, что лишь грело, а не калечило. И вдруг…

Пять!

Нить у самого сердца лопнула с мелодичным звоном и Олга закричала, впиваясь когтями в спину Сокола. Тот вторил ей протяжным стоном боли и наслаждения. Пробудившийся дух сломил видимые и незримые границы между двумя слившимися телами, обращая любовников в тех, кем они были на самом деле. Волосы на голове Пернатого встопорщились, обратившись в перья, черты лица стали острее и жестче, желтый зрачок оттеснил белок, сделав глаза по-настоящему птичьими, тело на миг потеряло четкие очертания, чтобы снова вылиться в идеальную форму из плоти и кости, покрытых темной, в рыжих и белых подпалинах кожей. В таком обличии он был ужасен и в то же время великолепен, как истинный дух. Нелюдь склонился над Змеей, когтистым пальцем провел по приоткрытым губам, коснулся тяжело вздымавшейся груди и произнес невероятно густым и низким голосом, мало похожим на человеческий:

— Твоя кожа светится золотом, Великий Змей. Ты прекрасна.