Духота

Некий израэлит в публичном доме, – писал один остродум, изучая бытие и ничто, – узнав, что выбранная им проститутка оказалась хайкой, мгновенно потерял потенцию из-за личного ощущения участия в унижении богоизбранного племени. Еврей в борделе не стал бы импотентом, кабы ему досталась жена часовщика, украинка, и тем самым не оскорбила бы ни клиента, ни весь жестоковыйный народ, предоставив иудею возможность насладиться платным блудом чужестранки.

А сперва он даже мечтал (хоть и знал, что под обручальным кольцом обитает столько микробов, сколько жителей в Европе) с нею обвенчаться, но прошло время и змеиха заорала:

– Опять за старое? Венчаться? Когда из твоей головы дурь вылетит?

– Зачем же я тогда крестился?

– Жида окрести, да под лёд пусти!

Раньше будущее рисовалось бывшему студенту сквозь дымку сюрреалистической картины:

…золотая жара…, океан песка…, синее небо… В дюнах торчит горлышко полузакопанной амфоры… По раскалённой пустыне, будто по вышколенному асфальту Парижа, шастает шалопай в канотье, покуривая, сунув руки в штаны… И ему до лампочки то, что в двадцати метрах от него увяз в сыпучей массе дощатый баркас с наманикюренной дамой в позе капризницы Ватто! На лице бонвивана начертано: как бы вас ни уверяли в любви к вам, как бы нежно ни втолковывали, будто вас ни на кого на свете не променяют, но, если жена станет забывать на подоконнике в туалете или в хрустальной пепельнице обручальное кольцо, если у женщины при размолвке сорвётся замечание, что вы не единственный экземпляр в мире, на кого можно молиться, что история Ромео и Джульетты – миф, или, наконец, что жёны великих людей после смерти мужей сравнительно быстро утешались, подыскивая дубликат, если всё это вам скажут в лицо и тут же предпримут неуклюжую попытку смазать ваше впечатление от излишней откровенности – не заблуждайтесь, по-настоящему вас никогда не любили: вы приехали в тот город, где постепенно сносят старые здания – с ними связана ваша жизнь! – в одном из домов вы учились, во дворе другого – играли… Выветривается, уходит в ничто всё, что напоминало вам о вас, и сами вы скоро, даже не заметив как, станете забытой могилой… И вывод этот столь нестерпим, сколь жуток, что внутренне вы вздрогнете, почуяв, будто малознакомый человек назвал вас, зная ваше имя, именем вашего умершего в раннем младенчестве брата, которого вы никогда не видели!

В раскрытых воротах церкви показалась запылённая «Волга». Расфранченный часовых дел мастер выскочил из машины, распахнул заднюю дверь.

Наречённая с растрёпанной чёлкой, бледная, виновато улыбаясь, поправляя фату, заглядывая жениху в глаза, тараторила о том, как на полдороге пришлось вернуться домой: забыла перчатки.

На крыльцо высыпали первые зеваки, мешая фотографу навести точный прицел. Суженый скользнул пытливым взором по взволнованному лицу невесты… Будет ли отныне его жизнь столь же сладкой, как пайка тюремного сахара, которую боишься рассыпать и промозглой ранью несёшь каплей ртути к помятой железной кружке с чаем? Мать жены Муссолини (не хуже Герлыгиной) была категорически против брака Ракеле с Бенито. «А ведь знаешь, если бы не было такого противостояния, я бы на ней никогда не женился», – говорил дуче Кларетте Петаччи, которая пошла за ним на смерть; их тела после расстрела повесили вверх ногами, невольно превратив жребий казнённых любовников в отголосок древнего мифа о древе мира, чьи корни в звёздном небе, а ветви на земле.

Молодые взошли в храм, когда отец Иоасаф причащался в алтаре, пряча свои вставные зубы под разостланный на престоле антиминс. Вернув протез в рот и став после вкушения Святых Тайн похожим на размягчённую водой в чашке засохшую просфору, настоятель царскими вратами вышел в серебристо-голубом облачении к молодым, держа в руках кадило и крест.

Начался бестолковый с улыбками обмен кольцами в дверях храма. Батюшка успокаивал молодых, помогая не путать перстни.

Зажгли тоненькие восковые посохи и, обернув их в носовые платки, дали им в горячие ладони.

Длинная ковровая дорожка алым лучом рассекла толпу.

Тут были молодёжь и старики, девочки-ромашки по семьдесят лет. Многие знали жениха с той поры, когда продрались к нему с яблоками в зале суда.

Подле стола с ковшиком кагора и венцами белел на полу плат чистой ткани.

– Лана, осторожно! – предупредил избранник. – Видишь вон светлое пятно? Это маскировка… Там трюм… Сослепу шагнёшь – сотрёшь кости в порошок, провалишься, как Царица ночи в люк на сцене!

Бабки запорошили ковёр мелким «серебром»:

– Чтобы в доме была чаша полная!

Князь и княгиня (по свадебным обычаям на Руси так величали в день брака молодых) чинно двигались за батюшкой, но, когда до белого платка оставалось не более метра, жених почти прыгнул вперёд и первым очутился на подстилке.

Храм весело зашелестел.

Не помогли голубице консультации старух:

– Гляди-ко, не промахнись! Первая ступай на плат – править в семье будешь!

Отец Иоасаф взял венец:

– Венчается раб Божий…

Затем связал им руки новой косынкой.

– Морской узел! – вздохнули в толпе. – На всю жизнь!

И загремело под сводами:

– Мно-о-о-гая ле-е-ета!