Духота

Человек маскирует своё жуткое знание о смерти. Повсюду не принято всерьёз обращать внимание на гробовой финал нашей суеты. Мало ли умирает? Как будто нас это не трогает. Мы тщательно стремимся забыть, заглушить, уничтожить в себе предощущение конца. Размышления о смерти порой даже считают не то слабостью, не то трусостью, не то психической неполноценностью. Грохот будней напористо требует от нас равнодушия, животного спокойствия перед зевом могилы. Вокруг только и делают, что занимаются бизнесом, кто торгует семечками, кто качает нефть. Люди старательно ускользают от разговоров о потустороннем, маневрируют так и сяк, ибо будущее неотвратимо связано с конкретностью исчезновения любого из нас.

Каждый умирает в одиночку. Предстоящая смерть обособляет меня, вырывает из монотонного потока обыденности, стадного образа жизни. Смерть всегда неопределённа, всегда рядом. Проснёшься ночью, и она вот тут, близко. И не понимаешь, зачем живёшь, зачем работаешь, «зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное»? Зачем отдельный человек подменяет историю своей жизни заботой о мировой истории, о будущем, о том, что по сути дела никого из ныне здравствующих не касается. Ведь подлинная история – это история личности, от рождения до смерти.

Церковь всегда была повёрнута лицом к смерти, ибо центр христианства – смерть и Воскресение Христа. Церковь беспрестанно твердит: «Чада, поминайте денно и нощно безвестный и трепетный час смерти».

Задумывались ли вы о том, почему на кладбище у могил нередко вкапывают в землю небольшой стол? Понимают ли делающие это ради выпивки за помин души усопшего, что в древние времена вкушение пищи имело религиозное значение? Бог – Податель жизни и хлеба. Ритуал объединения людей за одним столом превращался в обряд священных уз как между сотрапезниками, так между ними и Богом. Для христиан такой трапезой является Таинство Причастия, когда под видом хлеба и вина верные принимают в себя истинные Тело и Кровь Спасителя. Таинство Причастия – не только залог благодатного прощения, очищения и приобщения к вечной жизни, но и память об усопших, в честь которых из просфоры, поданной в алтарь, вынимается частица и опускается в Чашу с Кровью Христа. Первые христиане служили обедни на могилах своих братьев, замученных за веру или мирно отошедших ко Господу с надеждой и упованием. Здесь отчётливо просвечивает связь между Таинством Причастия и молитвенным общением с мёртвыми. «Древнерусскому человеку вообразить себя на том свете без заказного поминовения на земле было так же страшно, как ребёнку оставаться без матери в незнакомом пустынном месте» (В. Ключевский, «Курс русской истории», т.2, М., 1973).

Литургию на Руси называют «обедней». Тем самым подчёркнут священный характер общей трапезы, общей еды (в переводе с греческого слово «литургия» означает «общее действие»). Обедня – поминальный пир, где живые приобщаются к той же Божественной снеди, которой приобщались и мёртвые. Более того: частица, вынимаемая из просфоры за упокой и опускаемая в потир с Кровью Христа, как бы напояет и того, кто находится в потустороннем мире. Таинство Причастия сочетает живых и мёртвых. Вот почему, заказывая заупокойную обедню, необходимо самому при этом причащаться. Да обрящем милость и благодать со всеми святыми от века благоугодившим Богу и со всяким духом праведным, в вере скончавшимся!

Аминь.

Серафим Саровский

Подарил мне знакомый батюшка красивый узкий поясок. Было это в ту пору, когда мне ещё не исполнилось тридцать лет. Я обрадовался, потому что давно мечтал о таком кушаке. Поясок представлял из себя пасхальную красно-зелёную ленту с кистями на концах, с вышитыми по всей длине словами: «Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас». Я не придавал сей надписи особого значения, поскольку, к стыду своему, житие и подвиги Саровского старца в то время не знал, так, кое-что слышал. Поясок мне очень нравился, я его тщательно берёг, надевал только по праздникам.

Между тем, обстоятельства складывались так, что стать священником, несмотря на все мои старания, я никак не мог. Ездил из одного города в другой, обивал пороги архиерейских покоев и гражданских властей, служил иподиаконом в нескольких епархиях, но удостоиться рукоположения в духовный сан по разным, вполне понятным мне и тайной политической полиции, причинам было недоступно.

И вот, почти без всякой надежды на успех, едва не срываясь в отчаяние, попал в Курск.

И где, в каком храме, был возведён в сан священника?

В кафедральном соборе, в Сергиево-Казанской церкви, выстроенной родителями преп. Серафима Саровского, поясок с молитвой к которому я все эти трудные, тесные годы постоянно возил с собой!

Празднуя память Серафима Саровского, в молитвах не усыпающего за нас, грешных, мы, если внимательно всмотримся в свою личную жизнь и в то, что происходит в церковно-общественном бытии, неожиданно обнаруживаем знаки несомненного чуда и проявления Промысла Божия.