Духота

На небеса восшедшая силою из Тебе воплотившегося Христа Бога нашего, поправшего смерть, дарующая нам живот вечный, с любовью чтущим Твоё Святое Успение, слава восхождению Твоему, едина Чистая и Благословенная!

Сорок мучеников

Представьте картину: цветущий сад, среди цветов и деревьев высокий просторный дом. Внутри помещение ломится от роскоши: высокие потолки, изысканные арки, стены расписаны художниками; здесь же скульптурные фигуры, повсюду мрамор, журчат фонтаны, в бассейнах тёплая и прохладная вода. Раздаются смех, шутки, подносят редкое вино, умащают благовониями; читают стихи и обсуждают разные общественно-политические темы; играют в шахматы, занимаются гимнастикой, купаются, принимают массаж, наслаждаются сознанием господства над всем миром.

Вы думаете, попали во дворец?

Нет, в баню.

Архитектура была ведущим искусством Древнего Рима. Инженеры того времени изобретали для победителей триумфальные ворота, виллы, ораторские трибуны, в совершенстве владели секретами отопления, снабжения водой, канализации. Самые крупные бани, вмещающие до трёх тысяч посетителей, соорудил император Диоклетиан, знаменитый тем, что не забыл и христиан: устроил им кровавую баню.

Перенеситесь теперь мысленно в римскую провинцию, в Армению, на берег Севастийского озера, где наспех, за два дня, сколочена пышущая жаром дальняя родственница римских бань – деревенская парилка.

Полночь. Свирепствует мороз. Сбивает с ног ветер. Липнет к пальцам рукоять железного меча; стынет, коченеет стража на берегу. Светится окошко в бане.

А в озере, когда выглянет луна, что-то шевелится.

Сорок солдат, как сорок братьев, раздетые донага, стоят в ледяной воде.

Четверо суток назад им приказали собраться без оружия на площадке перед казармой. Старый командир, лучше прочих выбритый, подтянутый, обошёл строй, исподтишка любуясь на своих гвардейцев. Испытанные, смелые ребята! Не раз показали себя в боях… Загрубелые лица, рубцы от ран…

– Ветераны! – прохрипел центурион. – Вышел указ… Мне надоело с вами валандаться… Или вы поклонитесь нашим богам и удостоитесь ещё большей чести, или вместе со своим Христом… короче: будете лишены званий и наград, изгнаны из армии…

– Окаянный! – прошептал кто-то в строю, но так, что услышали все. – Ты же знаешь, как мы дрались за императора. Так неужели будем щадить себя ради Небесного Царя?!

В темнице они преклонили колени на молитву.

Трое были начитаны в Священном Писании.

Никто не спал. Молились до утра.

Едва забрезжил рассвет, завизжали засовы. В камеру пожаловал крупный чиновник. Заверещал: «Прибавку к жалованью, отпуска, женщин – всё получите! Только принесите жертвы нашим богам!»

Полроты арестантов взревело в ответ.

Сановник поморщился. Вышел вон. И приказал: связать и загнать всю партию нагишом в озеро.

Это была настолько классическая пытка, что спустя двадцать веков ею не брезговали пользоваться в сталинских и гитлеровских концлагерях. Наиболее известен случай, когда эсэсовцы вытащили из барака на мороз пленного генерала и в течение нескольких часов поливали водой из шланга, пока человек не превратился в сосульку.

На берегу озера смастерили баню: в неё мог нырнуть из ледяного пекла тот, кто раскается и похулит Сына Девы Марии.

В первом часу ночи запорошённые лёгким снегом обледенелые тела стали похожи на белые свечи.

– Вспомните, – скрежетал один из воинов, – как наш легион в панике отступал… Как дружно мы взмолились Вождю нашего спасения… не дрогнули, но грудь в грудь встретили врага… остановили бегство и… двинулись в наступление…

В третьем часу ночи начальник стражи махнул рукой. Продрогшая до костей охрана затрусила к бане. Всё равно никто из осуждённых теперь не убежит, даже если выберется на берег – дальше бани не уйдёт.

Конвоиры выволокли за ноги из парилки труп. То был дезертир. Не вытерпел пытки в озере, кинулся к горячему дому, но организм был уже настолько переохлаждён, что не перенёс резкой смены температуры.

Единственный человек из караула остался на морозе. Он слышал в полутьме: «Прииди Христе Боже наш, ходящий по волнам… Омочи стопы в крови нашей… Облегчи бремя… Укроти ветер…»

Караульщик не был христианином.

Но он всё видел.

И понял, что спасётся лишь тот, кто претерпит всё до конца. В нём, будто у разбойника на кресте подле изнемогающего Иисуса, свершился внутренний переворот. Он сорвал с себя одежду и с криком: «И я христианин!» бросился в озеро, обдирая тело об острый лёд, в обжигающую огнём купель крещения.

Утром палачи дивились, что их жертвы ещё живы и щупали воду: не тёплая ли?

Душа сорока мучеников отходила к Богу, избавляясь, как птица, от сети ловцов.

Весь мир был для них огромной римской баней с оглушительным (по свидетельству Сенеки) шумом, хлопаньем рук массажистов, воплями продавцов сосисок и напитков, воем пойманных воров и взрывами ярости забияк.

Там, впрочем, были тепло, вино и другие услады. Но каждый воин Христа знал – рванись он туда и ничего в этом комбинате бытового обслуживания, ничего, кроме чёрных пауков по углам, там не обнаружит.

Аминь.

Бесы