Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)

Шекспиръ — драматургъ не современный, но вчный. Американцы признаютъ Шекспира по тремъ причинамъ. Во-первыхъ, онъ старый, великій геній, котораго играютъ на всхъ сценахъ міра; вовторыхъ, онъ относится къ древнему періоду, т.-е. къ періоду до 1700 года, и въ-третьихъ, американцы считаютъ его полуамериканцемъ и, слдовательно, причисляютъ его къ своей націи. Такъ какъ мы знаемъ, что янки пытались даже Наполеона III сдлать американцемъ, то насъ не особенно удивитъ, что и Шекспира постигла та же участь. Они находятъ, что онъ вполн заслуживаетъ этого, и вшаютъ его портретъ надъ сценой. Почему бы имъ и не вшать его? Шекспира не постыдится ни одна нація. Впрочемъ, американцы поступаютъ при этомъ очень осмотрительно; если они украшаютъ свой театръ портретомъ человка, въ американскомъ происхожденіи котораго все-таки можно сомнваться, то они помщаютъ рядомъ портреты несомннныхъ, истыхъ американцевъ. Но у американцевъ нтъ великихъ драматурговъ, и поэтому было бы всего естественнй помститъ рядомъ съ Шекспиромъ великихъ американскихъ артистовъ Кина, Буса или Марію Андерсенъ, но Шекспиръ попадаетъ въ общество Георга Вашингтона и Авраама Линкольна; при вид этого мы чувствуемъ, что Шекспиръ попалъ въ весьма художественный кружокъ!

Въ этомъ тоже выражается патріотизмъ американцевъ. „Американская сцена должна изображать американскую жизнь, а не то, что волнуетъ остальной міръ; она должна быть не только патріотической, но и республиканской, демократической.

Во время представленія 4-го іюля часто приходилось убждаться, чутъ ли не съ опасностью жизни, до чего патріотичны американскія представленія.

Въ американскомъ театр часто случались со мной слдующія инциденты.

Иногда во время представленія отъ скуки начнешь просматривать афиши. Вдругъ меня выводитъ изъ апатіи бшеный взрывъ восторга, публика аплодируетъ, кричитъ браво, весь театръ дрожитъ отъ восторженныхъ криковъ.

Смотрю на сцену. Что тамъ происходитъ?

Тамъ не замтно ничего особеннаго. Какой-то человкъ стоитъ посреди сцепы и произноситъ свой монологъ, длиною въ 1/2 мили. Крайне удивленный, я спрашиваю своего сосда о причин такого необузданнаго восторга. „Да, да“… мой сосдъ аплодируетъ съ такимъ неистовствомъ, что почти не въ состояніи отвчать. „Да, да… Георгъ Вашингтонъ“, — съ трудомъ, наконецъ, выговариваетъ онъ. Оказывается, что актеръ среди монолога упомянулъ имя Георга Вашингтона.

И только. Этого боле, чмъ достаточно.

Услыхавъ имя Георга Вашингтона, вся публика мгновенно наэлектризовывается, поднимается шумъ какъ на котельной фабрик, кричатъ, вопятъ, стучатъ по полу зонтиками и палками, бросаютъ бумажные шарики въ тхъ, кто не присоединяется къ общему бснованію, бросаютъ носовые платки и свистятъ, и все это только потому, что въ монолог актеръ упомянулъ имя Георга Вашинггона. Казалось, можно было бы слышать имя Георга Вашингтона и не терять при этомъ разсудка, но это можетъ казаться только до тхъ поръ, пока не узнаешь всей силы американскаго патріотизма. Даже искусство не можетъ отдлаться отъ его вліянія, и искусство заключается въ томъ, чтобы вплести имя Георга Вашингтона въ монологъ! И американцы исполняютъ свой человческій и гражданскій долгъ, аплодируя, услыхавъ его имя.

Въ американскомъ театр нтъ художественности. Встрчаются недюжинные таланты, играютъ шекспировскія драмы — но искусства нтъ. Стоитъ только взойти въ американскій театръ, и сейчасъ же почувствуешь полное отсутствіе художественности.

Театръ не похожъ на храмъ искусства, на воспитательное учрежденіе; это просто ловко разукрашенный балаганчикъ, гд мы видимъ обстановочное скоморошество и слышимъ ирландскія остроты. Каждое мгновеніе теб мшаютъ. Сверху на голову зрителя сыплются папиросные окурки и орховая скорлупа; служители суетятся и кричатъ, предлагая питье и угощеніе; идетъ продажа и покупка, звенятъ деньгами, перешептываются и говорятъ во весь голосъ, сообщаютъ другъ другу о рыночныхъ цнахъ и объ урожа пшеницы. Затмъ появляется человкъ, который раздаетъ репертуаръ на будущую недлю. Этотъ репертуаръ напечатанъ въ дух всего остального, въ немъ отражается предпринимательскій духъ, скоморошество; онъ необыкновенно похожъ на американскія банковыя свидтельства, въ немъ нтъ ничего художественнаго.