Морализм может, наконец, означать, что в духовной жизни личному труду освящения посредством добрых дел отводится преобладающее место по сравнению с освящением, совершаемым в душах посредством христианских тайн, мессы, таинств, богослужений суточного круга. Мы снова встречаемся здесь с затронутым выше вопросом об отношении иезуитов к литургии и с общеисторическими представлениями об искажениях, которым морализм в таком его понимании якобы подверг на очень ранних стадиях аутентичное христианское благочестие первых веков, всецело подчиненное тайне нашего претворения в единое Тело Христово и ее ритуальным выражениям. Не останавливаясь слишком подробно на пространных обсуждениях этих проблем, рассмотрим здесь лишь вопрос о том, не пожертвовало ли Общество освящением души посредством таинств и других дел католического культа, прежде всего мессы, слишком большой озабоченности нравственным совершенством.
Прежде всего, ясно видно, что иезуиты по-настоящему не пожертвовали ни одной, ни другой из этих двух форм освящения. Если они были пылкими приверженцами борьбы с собой и частичного испытания совести, то не менее ревностно внедряли они везде, где только возможно, и частую исповедь, и причастие, и ежедневное присутствие на исповеди.
Если понимать этот упрек в морализме в том смысле, что иезуиты придавали большее значение и приписывали большую действенность освящению посредством искупительных благодатных дел, а не освящению посредством прямого воздействия Христа в таинствах,
Таким образом, их морализм – это морализм всякой завершенной католической духовности с особым упором, как мы видели, на прямом исправлении изъянов и снискании добродетелей. Основополагающую причину этого особого его оттенка, как и вообще того значения, которое иезуиты придают аскетизму, как кажется, следует искать в реалистическом и позитивном характере их духовного руководства.
Для них, как и для их отца, это упорное требование прямого преобразующего усилия является приложением принципа, упомянутого в начале Созерцания ради обретения любви. Этот принцип состоит в том, что любовь проверяется скорее делами, нежели словами, и укрепляется и умножается скорее деятельной самоотдачей, чем просто чувствами. Эти опытные духовные руководители хорошо знают, что любовный союз нашей воли с Богом есть главная составляющая и истинная мера нашей святости. Но они знают также и то, что наше чувство любви может оставаться весьма нелогичным и, будучи даже искренним и глубоким, не вести к логическим последствиям в нашем практическом поведении; нет ничего более свойственного человеку, чем подобная нелогичность, как слишком часто показывает опыт. Отсюда эти настоятельные требования перейти от нее к борьбе с врагами этой божественной любви в нашей душе и пядь за пядью ее отвоевывать.