Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Таким образом, под христианской формой выражения у Фичино скрывается обычная неоплатоническая философия любви. Но такая любовь и такая красота, тем не менее, являются началом, причиной спасения: «Но являя на всех ступенях мироздания лик, или сияние, Бога, красота вместе с тем побуждает все творение искать воссоединения с ним, а это значит – направлять на путь спасения. Фичино нигде определенно не формулирует положение о том, что красотой спасается мир, но оно само собой вытекает из его рассуждения о природе и назначении прекрасного» [Кудрявцев, 2008, 40].

Но прежде, чем вернуться к роману Достоевского, следует посмотреть на стратегию согласования духовного и природного в свете евангельского идеала. Напомним, что эта стратегия согласования, уравновешивания, гармонизации человеческих сил и свойств присуща не только поэтике куртуазной литературы, философии Фичино и учению Ф. Шиллера об «эстетическом человеке, но и ренессансной и новоевропейской культуре Запада в целом. В Евангелии мы встречаем кардинально противоположное понимание соотношения духовного и природного. Если что здесь и совпадает, то исходный тезис об их различии. Но уже само описание природного у ап. Павла не предполагает какого-либо согласия этих двух начал в человеке. Природа человека больна, искажена грехом, поэтому противоречие между духом и плотью не может сняться каким-либо согласием: «Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу закон иной, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим. 8: 21–23). И речь у апостола Павла не о согласовании, а об избавлении от господства греха в человеческой плоти: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим» (Рим. 8: 24–25). Спасается человек верой в Иисуса Христа, верой в то, что Бог воскресил Его из мертвых (Рим. 10: 9). Верой через Иисуса Христа человек получает доступ к благодати (Рим. 5: 1–2), дар которой св. Отцы назвали преображением или обожением. Следовательно, у ап. Павла и затем в святоотеческом богословии Восточной Церкви речь идет не о согласовании духа и падшей в грехе природы, а о благодатном преображении всего существа человека.

В эпоху Возрождения вместо христианской благодати на первое место выступает цицероновское понимание добродетели (virtus) как доведенной до совершенства человеческой природы. Идея спасения сохраняется, но она получает иное, отличное от христианского учения, содержание. В христианстве человек призван к исполнению заповедей Божиих, но само по себе исполнение заповедей не спасает – спасает благодать Божия. В культуре Ренессанса, напротив, спасение становится исключительно человеческим делом: человек спасает себя сам, опираясь на свои внутренние возможности: «Возрождение понимается как восстановление и «воскресение» человека в его подлинном естестве, обретающего свое достойное назначение в мире, как условие осуществления гражданских и моральных добродетелей» [Сергеев, 2007, 241. Понятие греха, препятствующее стратегии возрождения «человеческого измерения всего сущего» отталкивается [Сергеев, 2007, 242], а на первый план выдвигается античная идея гармонизации души и тела. Эта-то идея и станет главенствующей в эпоху Ренессанса.

Очевидно, что Фичинова философия любви и красоты напрямую относится к идейно-художественному содержанию «Идиота». Неизвестно, был ли знаком Достоевский с творчеством Фичино, но формула князя Мышкина «мир спасет красота» и, главное, понимание героем «красоты» совпадают с идеями итальянского гуманиста.