Духовный символизм Ф. М. Достоевского

В западном христианстве это подражание, направленное на образ Иисуса Христа, будет выражено латинским словом «имитация», которое в русском языке имеет устойчивую семантику именно внешнего, поверхностного усвоения предмета подражания. На образно-символическом уровне подобное представление связано с естественным символизмом как разновидностью символического миросозерцания, а значит и с характерным для него соединением двух реальности – идеальной, производной и порождающей, которая в религиозном искусстве Европы соотносится с миром библейской Священной истории, и реальности земной, воспринимающей и воспроизводящей образы, события и смыслы реальности сакральной.

Вопрос «расставления» персонажей в соответствии с евангельской историей был сформулирован так: чем образ князя может быть притягателен для других героев и для читателя? Был найден и ответ: источник притягательности – невинность. Так выстраивается экспозиция первой части: погруженные в тину страстей герои тянутся, стремятся к чистоте невинности князя, так как душа может обрести радость, мир и покой только в соединении с Богом в чистоте, свободе от страстей. В дальнейшем осталось изобразить путь «реабилитации» блудницы. Но «реабилитация», восстановление человека невозможно без покаяния. Последнее же происходит в глубине внутреннего человека. Первые шаги покаяния – это борьба с помыслами и начальное познание воздействия нечистых духов на человека. Через эту борьбу человек постепенно приобретает духовное видение духовного мира. Чтобы изображать покаяние в полноте и правильном порядке проявления и действия духовных законов, необходимо иметь деятельный опыт покаяния. Тот факт, что со второй части сюжет «реабилитации» Настасьи Филипповны уступает свое центральное положение сюжету «бедного рыцаря», говорит о том, что писатель отказывается описывать покаяние. Тем не менее, предметом изображения становится все же внутренний мир главного героя – так роман получает продолжение. В качестве духовно-нравственного ориентира при этом Достоевский избирает евангельское противопоставление света тьме, как оно отразилось в Евангелии от Иоанна: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1: 5).

По толкованию св. Иоанна Златоуста, свет – это свет просвещения Христова, свет Христовой проповеди; тьма – смерть, заблуждение и грех. Приходит к человеку свет посредством веры, и если человек этому свету «представит чистую жизнь», свет постоянно будет обитать в нем [Иоанн Златоуст, 2010, 71]. До тех же пор, пока человек не покажет дел веры, не «представит чистую жизнь», жизнь его внутреннего человека характеризуется смешением света и тьмы, смешением начал добра, истины и красоты с плевелами зла. Если же состояние смешения света и тьмы начинает восприниматься как природная данность, и момент покаяния, момент борьбы со тьмою в себе уходят на периферию сознания и жизни, но при этом человек продолжает верить во Христа, формируется особый тип христианства – христианство светское. Исторически оно сформировалось в недрах западного христианства, но потом распространилось и на православные народы. Носителями светского христианства на православной почве становятся, как правило, деятели светской культуры, которые через усвоение начал культуры западной перенимали с этим и светские формы христианского умонастроения.

Достоевский в этом смысле не был исключением. Религиозное воспитание в семье по ряду причин не пустило глубоких корней в сердце ребенка, и доброе семя православной веры в ее полноте было с детства же заглушено плевелами готических романов и других плодов западной культуры. Но вопрос веры, вопросы истины для писателя всегда стоял на первом месте. По его признанию, его всю жизнь вопрос Бога мучал. Время работы над романом «Идиот» становится временем осознания душепагубности умозрительного христианства, христианства без деятельного возделывания души на путях исполнения заповедей. Изображение в романе уклонений от истинной веры является свидетельством покаяния Достоевского.

Доказательством тому стала и переоценка Православия и западного искусства. В начале 60-х годов, «московский идеал Руси православной» представляется ему односторонностью (20; 20–21). Не случайно в романе «Записки из Мертвого дома» пример христианской веры дан в образе раскольника Акима Акимовича. Но уже после «Идиота» пишет о нашем родном Православии: «…сущность русского призвания, которая состоит в разоблачении перед миром русского Христа, миру неведомого и которого начало заключается в нашем родном Православии» (29₁; 30).