Духовный символизм Ф. М. Достоевского

К середине 60-х, судя по черновым записям 1864–65 годов, Достоевский, с опорой на Хомякова, видит в папстве искажение христианской веры, а папство, в свою очередь, видит истоком болезненных явлений в социальном развитии Запада: «Доказать, что папство гораздо глубже и полнее вошло во весь Запад, чем думают, что даже и бывшие реформации есть продукт папства, и Руссо, и французская революция – продукт западного христианства, и, наконец, социализм, со всей его формалистикой и лучиночками, – продукт католического христианства. <…> (логистика в характере римской постройки. Хомяков)» (20; 190).

Западное искусство здесь еще, что называется, выносится за скобки. Но после романа «Идиот» наступает переоценка и искусства. В письме к А. Н. Майкову в мае 1869 года писатель предлагает тому замысел и сюжет поэмы из русской истории, который у него созрел год назад, то есть летом 1868 года. Параллельно изображению русской истории предлагается изобразить историю Европы. И здесь дается оценка сущностного ядра и западного христианства и западного искусства в целом: «…перейти к изображению конца пятнадцатого и начала 16-го столетия в Европе, Италии, папства, искусства храмов, Рафаэля, поклонения Аполлону Бельведерскому, первых слухов о реформе, о Лютере, об Америке, об золоте, об Испании и Англии, – целая горячая картина, в параллель со всеми предыдущими русскими картинами, – но с намеками о будущности этой картины, о будущей науке, об атеизме, о правах человечества, сознанных по-западному, а не по-нашему, что и послужило источником всего, что есть и что будет» (29₁; 40–41). Так папство, «искусство храмов», Рафаэль, как теперь оказывается, содержат в себе последующее развитие атеизма и западной идеи права.

Теперь идеал «вполне прекрасного человека» соотносится писателем с идеалом христианской святости. Осенью 1870 года в письме к М. Н. Каткову по поводу романа «Бесы» Достоевский пишет о том, что предполагает ввести в роман светлое лицо, идеалом которого является св. Тихон Задонский: «Идеалом такого лица беру Тихона Задонского» (29₁; 142). В это же время созревает желание прикоснуться к святыням Православия: «Мне бы непременно надо быть в Афоне и в Иерусалиме, надо непременно…» (29₁; 89)

10. «Бесы»

Замысел романа «Бесы», работа над которым начинается в 1870–1871 годах, возник в качестве реакции на убийство студента Иванова, который был убит его соратниками за решение прекратить участие в революционном кружке. Россия была потрясена нравами революционеров, в частности, личностью Нечаева. Первой реакцией Достоевского было желание написать остро сатирический памфлет на революционное движение в России, но в ходе работы замысел претерпел изменение. Постепенно писатель приходит к идее художественного изображения человека, одержимого духами злобы поднебесной – бесами.

Сам предмет описания – одержимая бесами душа – предполагает духовный символизм. ПМ дают возможность проследить вызревание символической системы произведения. Момент двоения, двуплановости возникает в следующей записи: «Роман имеет вид поэмы о том, как хочет женится и не женился Грановский» (11; 92). «Вид» указывает на внешнюю сторону, тем самым подразумевая сторону внутреннюю, внутренний сюжет. На этой же странице появляется и мысль о форме повествования: «Все рассказом самым простым и сжатым. <…>. Систему же я принял ХРОНИКИ» (11; 92). Незамысловатой внешней стороне соответствует простота изложения. Затем следует запись о внутреннем сюжете: «Главная же идея (то есть пафос романа) – это Князь и Воспитанница – новые люди, выдержавшие искушение и решающиеся начать новую, обновленную жизнь» (11; 98).

Отметим, что содержание фразы связано с Евангельским текстом: перед тем, как выйти на проповедь, Иисус Христос преодолевает искушения дьявола. В этом свете «новые люди» соотносятся с Новым Заветом. Очевидно, что Достоевский начинает искать принцип изображения персонажей, о чем свидетельствует запись о Грановском: «Он был поэт и вдохновением глубок, но все у них сеяно было на песке» (11; 102). Здесь произошла контаминация двух Евангельских притч – о сеятеле и доме на песке. Но, имея различное содержание, притчи говорят об одном: того, кто слышит слово Божие и не исполняет его, ожидает великое падение. Так в структуру образа входит мысль о воле Божьей как краеугольном камне в судьбе человека. Эта тема получает продолжение в принципиально важной записи: «Бог сотворил мир и закон и совершил еще чудо – указал нам Закон Христом, на примере, в живье и в формуле. Стало быть, несчастье – единственно ненормальности, от несоблюдения закона» (11; 121–122). Под законом в данном случае надо понимать законы духовные, что подтверждается дальнейшим размышлением писателя о законе любви в семье: «Например, брак есть рай и совершенно истинен, если супруги любят друг друга и соединяются взаимной любовью в детях. При малейшем уклонении от закона брак тотчас обращается в несчастье» (11; 122).