Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Содержание первой части позволяет говорить о том, что образ Степана Трофимовича выстроен в логике искушения хлебами. Когда Христос отвечает на искушение словами: «Не хлебом единым жив человек, но всяким словом Божиим», – тем самым Он восстанавливает главенство духовного над материальным. Под «словом Божиим» разумеется воля Бога, то есть человек должен отсекать свою греховную волю и искать волю Бога, что подразумевает серьезный внутренний труд. Степан Трофимович возлагает на себя высокую миссию спасения России: «Вот уж двадцать лет, как я бью в набат и зову к труду! Я отдал жизнь на этот призыв и, безумец, веровал» (10; 33). Но все дело в том, что он поставляет свою волю превыше всего. «Высшие принципы», им проповедуемые, льстят его самолюбию и не входят в противоречие с его своеволием. Герой объявляет, что «сапоги ниже Пушкина», а Рафаэль и Шекспир выше всех материальных вопросов человечества, но получается так, что он постоянно поддается искушению «хлебами». Вот его признание Варваре Петровне: «Да, я вас объедал; <…>; но объедать никогда не было высшим принципом моих поступков. Это случилось так, само собою, я не знаю как…» (10; 266)

Соседство высокого и низменного проходит красной нитью сквозь образ героя. В предложении Варвары Петровны стать воспитателем ее сына, как сказано, его привлекала идея «высшего педагога и друга» и «блистательное вознаграждение». Степан Трофимович отклоняет «тогдашнее предложение» еще и потому, что соблазняется вторым браком и гремевшей славой одного профессора. Далее, он, по словам хроникера, впадает в «гражданскую скорбь» и шампанское. А вот его реакция на мысль о том, что Варвара Петровна думает найти в нем мужа: с одной стороны, герой вспоминает об огромном состоянии вдовы Ставрогиной, с другой стороны, его останавливает ее некрасивость. Колебания в отношении Дарьи Николаевны довершают картину: перед нами духовный младенец, живущий по своим желаниям, постоянно соблазняющийся «хлебами». Не случайно, его часто называют ребенком, младенцем. Да и сам Степан Трофимович точно определяет свой духовный возраст: «Ведь я блажной ребенок, со всем эгоизмом ребенка, но без его невинности» (10; 98).

Зачин второй части содержит параллели с Евангельским повествованием у Св. Луки о начале проповеди Иисуса Христа. Служение Господа начинается сразу после искушения Его в пустыне дьяволом, что выражено первой же фразой: «И возвратился Иисус в силе духа в Галилею; и разнеслась молва о Нем по всей окрестной стране» (Лк. 4: 14). Во вступительных словах второй части мы читаем: «Нечего и говорить, что по городу пошли самые разнообразные слухи…» (10; 167) Тематический параллелизм заключается здесь в том, что в этой части разворачивается деятельность Ставрогина, Петра Степановича и Юлии Михайловны. Причем, эта деятельность соотносится с Евангельским текстом. Так, Степан Трофимович спрашивает сына: «…неужто ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить желаешь?» (10; 171) Про Юлию Михайловну сказано, что она «почувствовала себя как-то слишком уж особенно призванною, чуть ли не помазанною, «над коей вспыхнул сей язык» (10; 268). Сакральные атрибуты придает Ставрогину Петр Степанович: «…и завтра, может быть, вы явитесь, – а? <…>. Разрешите их («наших». – С.Ш.) наконец, разрешите меня» (10; 174). Здесь опять же, возникает аллюзия на выражение «Явление Христа народу».

Слово «разрешите» еще более значительно в том смысле, что оно использовано в форме церковнославянской грамматики: не «разрешите им/мне», а – их/меня. Особое место это понятие занимает в церковном обиходе. Разрешение вина и елея, рыбы, мяса означает дозволение ради праздника употреблять ту или иную пищу. На восьмой день новокрещенному разрешалось слагать с себя белую одежду, умываться и одеваться в обычную одежду. Разрешение венцов, даваемое новобрачным, состоит в том, что на восьмой день после брака они слагали брачные венцы. Особым образом разрешение относится к отпущению грехов в таинстве исповеди, в которой священник прощает и разрешает грехи кающемуся. Над усопшим читается разрешительная молитва, а разрешение души от тела означает освобождение души от тела.

Идея романа, связанная с темой искушения, проявляется и в образах указанных героев, кроме Петра Степановича. В его образе Достоевский раскрыл метафизику революции. У героя нет той сложности, что присутствует у двух других героев – его самосознание лишено трагизма. Если супруга губернатора и Ставрогин не только искушают, но и сами искушаются, то Петр Степанович преимущественно искушает.