Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Соотнесенность событий хроники с Евангельскими событиями выявляет причину разразившихся катастроф: как и иудеи, герои романа строят на песке, без Бога. Поэтому всех постигает, как записал Достоевский в ПМ, несчастье. Только в Боге, в следовании Его воле человек может быть по-настоящему счастлив. Это перед смертью понимает Степан Трофимович: «Человеку гораздо необходимее собственного счастья знать и каждое мгновение веровать в то, что есть где-то уже совершенное и спокойное счастье, для всех и для всего… Весь закон бытия человеческого лишь в том, чтобы человек всегда мог преклониться пред безмерно великим. Если лишить людей безмерно великого, то не станут они жить и умрут в отчаянии» (10; 506).

11. «Подросток»

Непосредственно перед написанием романа Достоевский выражает сущность современной ему цивилизации в обозрении «Иностранные события» от 17 декабря 1873 года. Писатель утверждает, что в конце XVIII века Франция разорвала с католическою идеей, дававшей ей живую жизнь в продолжение стольких веков и провозглашала себя обновительницею человека на новых началах: «Эти новые начала, новые и самостоятельные начала человеческих будущих обществ, сами из себя исходящие, и сами в себе живую силу почерпающие…» (21; 234) Далее писатель замечает, что сама идея жизни из себя не новая. Новость заключается в том, что Франция провозглашает «полнейшую независимость их от религии, а вместе с ней и от всяких преданий» (21; 234).

Здесь будет уместным соотнести мысль Достоевского с высказыванием А. Ф. Лосева: «Возрождение, просвещение, революция – все это имеет под собою опыт сведения благодати, которая дается даром и по неизвестному определению, на естественные усилия человека, которые должны быть вознаграждены по справедливости и в которых нет ничего таинственного, но все телесно и чувственно реально» [Лосев, 2001, 333]. Очевидно, что здесь наблюдается сходство в оценке европейской истории: основной вектор развития направлен в сторону антропоцентризма. И если в сознании человека ренессансной культуры идея автономной абсолютизированной человеческой личности сосуществует с христианской верой, что, кстати, отмечает Достоевский, то революция во Франции знаменовала собой провозглашение начал жизни из себя, начал, свободных от религии.

Достоевскому мало констатации, ему интересен тип человека, обосновавшегося на новых началах: какие процессы происходят в его внутреннем мире, о чем думает, что чувствует и переживает такой человек, какие закономерности прослеживаются в судьбе его?

Так рождается роман «Подросток». В нем изображается молодой человек Аркадий Долгорукий, который поставит главной своей жизненной идеей жизнь из себя.

Идея жизни из себя, возведенная в абсолют, отменяет возможность влияния какой-либо силы на события человеческой жизни, то есть, отменяет само существование судьбы. Именно такое понимание свободы и содержится в идее Аркадия: «… мне нужно лишь то, что приобретается могуществом и чего никак нельзя приобрести без могущества: это уединенное и спокойное сознание силы! Вот самое полное определение свободы, над которым так бьется мир!» (13; 74) Таким образом, суть идеи Аркадия – это жизнь из себя. Герой не признает над собой никакой надмирной силы, которая могла бы вмешаться в достижение намеченной цели: «…достижение моей цели обеспеченно математически» (13; 66). Но уже с самого начала в жизнь Подростка входит что-то иррациональное, какая-то необходимость, ограничивающая его свободу.

В предисловиях к трем частям появляется мотив необходимости – того, что ограничивает героя, и того, с чем он ничего поделать не может.

В начале первой части Аркадий открывает для себя художественную проблему: «…дав себе слово уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты. <…>. Как это выходит, что у человека умного высказанное им гораздо глупее того, что в нем остается?» (13; 6) В предисловии ко второй части момент иррациональности связан с нравственностью: «Увы, все делалось во имя любви, великодушия, чести, а потом оказалось безобразным, нахальным, бесчестным» (13; 164). Предисловие к третьей части также начинается с признания: «Я все возвещаю: «о другом, о другом», а сам все продолжаю строчить об одном себе» (13; 280). Момент необходимости здесь связан с физиологическим ограничением: «Уходить я собирался без отвращения, без проклятий, но я хотел собственной силы, и уже настоящей, не зависимой ни от кого из них и в целом мире… <…>. Больной и без сил, лежа в версиловской комнате, которую они отвели для меня, я с болью сознавал, на какой низкой степени бессилия я находился: валялась на постели какая-то соломинка, а не человек, и не по болезни только…» (13; 281)