Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Как можно понимать тезис «древняя трагедия – богослужение»? Известно, что античная трагедия произошла из богослужения – из культа Диониса. Дионис часто представлялся в виде козла, и ему приносили в жертву козлов. Сущностное ядро культа состоит в приобщении (через поедание жертвенного козла) к умирающему и воскресающему божеству – Дионису [Лосев,1996, 178]. Тем самым человек приобщался к цельности, единству космоса. Как пишет Лосев, в мифе о Загрее (Дионис) выражается общение человеческого индивидуума с космической жизнью; здесь поставлены «кардинальные вопросы мироздания со всеми проблемами единства и множества, распадения и воссоединения, гибели и возрождения» [Лосев, 1996, 176]. Самое слово трагедия в переводе с греческого буквально значит либо «песнь козлов», либо «песнь о козлах» (τραγος – козел и οδε – песнь)» [Античная литература, 1986, 95].

Если соединить значение дионисийского культа с пониманием древней трагедии у Шеллинга, то получается, что распадение и воссоединение, смерть и воскрешение совершаются не вследствие личной вины отдельного человека или общества, а по необходимости, по закону природы, по закону судьбы/рока. В этом смысле, жизнь человека предстает в виде участия в космическом круговороте попеременно сменяющихся распадения и воссоединения. Но ведь именно процесс растерзания и воскрешения и воспроизводил культ Диониса, так что жизнь человека, отраженная в древней трагедии, и есть богослужение. О мировом процессе как жертвоприношении в представлении древних пишет Лосев [Лосев, 1996, 173].

В первой части уход Аркадия от семьи в идею совершается по канве античной трагедии.

Здесь мы находим еще реминисценции из «Поэтики» Аристотеля. Философ утверждал (это повторяет за Аристотелем Шеллинг), что в трагедии переход от счастья к несчастью должен совершаться вне зависимости от характера героя, а по воле судьбы: «… такой человек, который не отличается ни добродетелью, ни праведностью, и в несчастье попадает не из-за порочности и подлости, а в силу какой-то ошибки…» [Аристотель, 1983, 658–659]

При сходных обстоятельствах совершается переход от счастья к несчастью у Аркадия, когда после первой встречи с Версиловым его начинают унижать в пансионе Тушара: «Я чувствовал, что мне здесь никогда не простят, – о, я уже начинал помаленьку понимать, что именно не простят и чем именно я провинился» (13; 98). Буквально, без вины виноватый. Реминисцентны также размышления героя о соотношении характера и событий: «Это правда, что появление этого человека в жизни моей <…>, было фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда – мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул» (13; 62). Здесь просматривается аристотелевская мысль о том, что судьба не зависит от характера.

Как отмечал Шеллинг, примирение в трагедии происходит тогда, когда устанавливается равновесие между судьбой и волей героя. Необходимость в случае с Аркадием – его незаконнорожденность, то, что выводит его из общества. Он, сын дворянина, не имеет дворянского статуса. Уход из семьи и от общества символизирует принятие героем сложившихся обстоятельств: «Я же слишком ясно понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать <…>, – я уже тем самым разом выхожу из общества» (13; 66). Идея стать Ротшильдом здесь совпадает с фактом незаконнорожденности: факт незаконнорожденности, выводящей героя за границы светского общества, соединяется с желанием подростка стать вне общества. Так совпадают свобода и необходимость. Даже евангельскую притчу о блудном сыне Аркадий переосмысливает в этом ключе. В разговоре с Ольгой он заявляет о своей незаконнорожденности и своей идее: «Впрочем, положим, что сын, хотя я Долгорукий, я незаконнорожденный. <…> Когда требует совесть и честь, и родной сын ходит из дому. Это еще в Библии. <…>. А это еще в Библии дети от отцов уходят и свое гнездо основывают… Коли идея влечет… коли есть идея! Идея главное, в идее все…» (13; 131)

Показательно, что с идеей свободы у героя возникает образ Юпитера – божества, которое совмещает в себе свободу и необходимость. На связь идеи героя с античным космосом указывает числовая деталь – многократно повторяющееся число 10. В первой части оно появляется неоднократно и всякий раз в сильной позиции. Первая часть состоит из десяти глав, в то время как композиции других частей связаны с нечетными 9 и 13, так что, соответственно, во второй части в композиционном центре находится исповедь Аркадия, а в третьей части таким же центром оказывается исповедь Версилова. Получается, что первая часть не имеет такого ярко выраженного композиционного центра, что, в свою очередь, соотносится с представлением об античном космосе, лишенном сущностного центра.