Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Так, образ матери в детском воспоминании героя связан с природным и Христовым светом, а образ отца – со светом его глаз и зубов. Источник одного света – природа и Бог, источник другого – человек. И если впечатление от лица матери в сердце Аркадия осталось на всю жизнь, то от улыбки Версилова его сердце взвеселилось, то есть пришло в движение. Дальнейшее появление мотива света позволяет говорить о том, что свет Христов и свет, исходящий от Версилова, противопоставляются. На световом контрасте выстроена исповедь героя перед Версиловым. Описанию сцены исповеди предшествуют слова матери: «Христос – отец, Христос не нуждается и сиять будет даже в самой глубокой тьме…» (13; 215) Мотив света в ночи повторяется через несколько страниц, но уже он относится к Версилову: «В его голосе сверкал милый, дружественный ласкающий смех… что-то вызывающее и милое было в его словах, в его светлом (выделено мной. – С.Ш.) лице, насколько я мог заметить ночью» (13; 219). Усиливает момент контраста эпизод с поручиком в сцене исповеди: Версилов устраивает скандал просящему милостыню поручику. Сцена исповеди через мотивы милости и отца соотносится с притчей о блудном сыне – с моментом возвращения сына к отцу и отеческой милости к сыну. Не случайно Аркадий впервые здесь называет Версилова отцом, что явно перекликается со словами матери о Христе-отце. Но Христос милует, а Версилов поручика – нет. Эта история показывает, что Аркадию нельзя ждать милости от природного отца.

Противопоставление света Христова и света, исходящего от Версилова, создает ситуацию выбора. В концовке романа есть только намеки, позволяющие делать вывод о том, что подросток выбрал путь следования за Христом. Одним из таких намеков являются слова о старой и новой жизни, что перекликается с двумя заветами – старым и новым: «Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается» (13; 451).

Особую значимость в этом контексте, и в контексте всего замысла романа имеет поэтологическая деталь. Напомним, что в начале произведения герой, в соответствии с началами «Поэтики» Аристотеля, в центр повествования ставит события, а не характеры (13; 5).

Изображение характеров, по Аристотелю, уместно как средство выражения событий. Такое понимание соотношения характера и события имеет свою метафизику: так как тайна бытия, именуемая в античности роком/судьбой, проявляется в событиях, то их онтологический статус оказывается в глазах человека античности, язычника, выше характера. И подросток начинает свой рассказ, будучи таким язычником. Особенность «Записок» состоит в том, что, хотя это и рассказ о произошедших событиях, автор описывает свои внутренние состояния такими, какими они были в описываемое время: «Но я писал, слишком воображая себя таким именно, каким был в каждую из тех минут, которые описывал» (13; 447). Таким образом, в начале «Записок» изображается языческое миросозерцание и мирочувствие автора, которое постепенно меняется, так что в приведенной цитате он утверждает установку, обратную начальной, – утверждает, что описывает свои внутренние состояния. Изменяется его главный поэтологический принцип: теперь события выявляют внутренний мир героя. Такую же оценку «Запискам» даст и бывший воспитатель подростка Николай Семенович: «Вот тогда-то и понадобятся подобные «Записки», как ваши, <…>. Уцелеют по крайней мере хотя некоторые верные черты, чтоб угадать по ним, что могло таиться в душе иного подростка (выделено мной. – С.Ш.) тогдашнего смутного времени…» (13; 455) Смещение внимания с события на характер указывает на изменение миросозерцания, которое теперь можно назвать христианским, так как в христианстве тайна бытия раскрывается в человеке – образе и подобии Бога. Если же характеризовать это смещение с поэтологической точки зрения, то здесь наблюдается переход от античного символизма к символизму христианскому, в частности, духовному символизму, согласно которому события выявляют содержание внутреннего человека.