Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Так за внешним сюжетом встает метасюжет, связанный, как мы увидим, с культами античности – это элевсинские мистерии, орфические таинства и др. И если внешний сюжет складывается по «логике» внезапно возникающих обстоятельств, то внутренний сюжет, до покаяния Мити (сон про дите), организован в мистериальной логике.

Ступени посвящения в мистерию, составляют основу метасюжета, связанного с Митей. Герой последовательно движется от разочарования в гармонии бытия к обращению и посвящению в мистерию и в итоге должен обрести радость новой жизни.

Обращение Мити к купцу Самсонову за помощью символизирует первую ступень посвящения. Стены в комнате Самсонова, отделанные под мрамор, и характерная неподвижность лица вместе с больными ногами самого купца, даже само имя главы города (Кузьма с греческого – космос) – все эти детали указывают в лице Самсонова как на космос, так и на одну из основных особенностей этого космоса, – его статичность, духовную неподвижность. Потому и лицо у купца «оставалось неизменным и холодным, как у истукана» (14; 334). Соответствует событию и обстановка в комнате Самсонова: «Зала эта, в которой ждал Митя, была огромная, угрюмая, убивающая тоской душу комната, в два света, с хорами, со стенами «под мрамор» и с тремя огромными хрустальными люстрами в чехлах» (14; 334). Самсонов отказывается помогать герою, но отправляет его к купцу Лягавому. Встреча с последним не решает проблем Мити. Напротив, совершив круг, на что указывают часы, заложенные старшим из братьев Карамазовых ради поездки к Лягавому, и точно такие же часы у самого Лягавого, Митя испытывает чувство унижения, весьма похожее на унижение героя стихотворения Шиллера.

Блуждания по лесу, в свою очередь, символизирует духовное блуждание Мити.

Следующая ступень посвящения – обращение к хтоническим богам, к обитателям мрачного Аида, к земле. Первое приобщение совершается через священнослужителя, каковыми, например, являлись пифии.

Такой пифией в романе оказывается мадам Хохлакова. Митя идет к ней с просьбой о трех тысячах. В разговоре героя с Хохлаковой возникает образ пифии – предсказательницы судьбы. Подобно древним пророчицам мадам Хохлакова восклицает: «…я все знаю наперед. Я давно взяла вашу судьбу в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее <…> я вас спасу, <…> но надо, чтобы вы меня послушались!» (14; 347–348) Мадам Хохлакова во время разговора машет руками и кричит в восторге, прорицая: «В Сибирь, на золотые прииски!» (14; 348). Достоевский точен: приобщение к подземному миру древние греки выразили в мифе о Золотом Руне, путешествие за которым оказывается сошествием в Аид [Мифологический словарь, 1991, 57]. Поиски Золотого Руна (золотые прииски в романе) символизируют поиски смысла жизни. Получается, что мадам Хохлакова посылает Митю в Аид. Выйдя от нее, Митя погружается во тьму, видимо, во тьму подземелья: «Митя плюнул и быстрыми шагами вышел из комнаты, из дому, на улицу, в темноту» (14; 351).

Последняя ступень посвящения связана с непосредственным участием в мистерии. Оргию в Мокром можно отождествить с элевсинской мистерией, сроки которой, кстати сказать, совпадают со сроками поездки в Мокрое – это начало осени. Кульминация праздника начиналась с праздничного шествия из Афин в Элевсин. Процессия сопровождала «священные предметы», скрытые от взоров профанов в священных корзинах. Подобно тому и Митя приказывает положить в ящики вино угощения. Приказчики, как видит чиновник Перхотин, обманывают Митю. Чиновник пытается помочь ему. Но приказчики укрываются за тайной: «Ему (Перхотину. – С.Ш.) тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и «всякие необходимые на первый случай предметы» из закусок, конфет, монпансье и прочее. Но что главное «потребление» уложится и отправится сей же час особо, как и в тогдашний раз, в особой телеге и тоже тройкой…» (14; 365) К вечеру, согласно обряду, Митя добирается до Мокрого. Интересна цель поездки героя: он едет, помимо всего прочего, на встречу с Фебом. Три раза повторяется имя древнегреческого бога за время сборов героя: «Я златокудрого Феба и свет его горячий люблю…» (14; 363) «Миша поди сюда, выпей ты мне этот стакан, за Феба златокудрого, завтрашнего… (14; 366) «И странно было ему (Мите. – С.Ш.) это мгновениями: ведь уж написан был им самим себе приговор пером на бумаге: «казню себя и наказую»; и бумажка лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как встретит он завтра первый горячий луч «Феба златокудрого»…» (14; 370)