Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

С Андерсоном спорить бесполезно. Само качество его текста, задействованного в этой идеологической конфронтации, показывает, насколько марксистский новояз стал для него не инструментом мысли, а защитой от нее. Дерзость, совершенная Томпсоном, состояла именно в том, что он не дошел до того уровня интеллектуальной нечестности, где разница между наукой и алхимией стирается. Томпсон даже был готов настаивать «на том очевидном моменте, который современные марксисты упускали из виду: что существует различие между властным произволом и верховенством права» [Thompson, 1975, p. 266]. Это замечание вызывает бурю протеста у Андерсона, который применяет все приемы софистики, имеющиеся в его арсенале, утверждая в итоге, что «тирания вполне может быть правлением по закону, своему собственному» [Anderson, 1980, p. 198].

На самом деле коммунистические разновидности тирании не могли управляться по закону, даже по своему собственному закону, от которого тайная полиция и партия де-факто были освобождены. Если Томпсон время от времени и доставлял беспокойство новым левым, то отчасти это объясняется его способностью выгребать идеологический мусор, наваленный напротив дверей, в которые могли бы просочиться подобные факты. За полемическими выпадами Андерсона скрывается отчаянная попытка спасти «социалистическую истину» от злокозненных посягательств реальности.

Однако в результате тщательно оберегаемый язык новых левых не обеспечил себе эмоционального выживания. Он пригодился в годы царствования Андерсона в New Left Review для поддержания дискредитированных мифов марксистской истории, например о том, что английский рабочий класс подвело самосознание, которое повлияло на выбор им парламентского, а не революционного «пути к социализму» [Anderson, 1980, p. 46]. Нужно было принять лживую теорию «предательства революции» Троцкого, поскольку, «как показывает любое серьезное марксистское исследование революции, именно жестокая внутренняя атмосфера всепроникающего дефицита вкупе с внешней чрезвычайной ситуацией, созданной империалистическим военным окружением, создала бюрократию и государство в СССР»[120]. Выбор языка говорит о многом: не сделать правильного вывода – значит просто показать, что вы конце концов не являетесь серьезным марксистом. Помимо этого, последующие революции выиграли от изменения баланса сил, вызванного сталинизацией, и поэтому можно не сомневаться, что все в конечном счете было к лучшему. А что касается тех буржуазных историков, которые собрали, как они считают, неопровержимые доказательства в пользу того, что «дефицит», упомянутый Андерсоном, целенаправленно поддерживался Лениным и большевиками, то их аргументы просто неприличны. Если время от времени какой-нибудь перебежчик из лагеря новых левых скажет что-нибудь неудобное, то на него обрушится вся мощь сталинистского новояза:

…ленинизм, к которому взывал Альтюссер, был растоптан бюрократическим манипулированием массами и дипломатическим сговором с империализмом Китайской партии, на которую он наивно проецировал его. В свою очередь, на Западе маоизм дал обильный урожай перебежчиков в правый лагерь. Глюксманн и Фуко, ранее превозносимый Альтюссером, конкурируют сегодня по рвению, проявляемому в «холодной войне», с Колаковским, которого когда-то приветствовал Томпсон. Трудно представить себе сторонника социалистического гуманизма, павшего так же низко, как литераторы вроде Соллерса, недавние борцы за материалистический антигуманизм… [Anderson, 1980, p. 110].