Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Для образа мысли левых характерна линейность, выраженная в их самоназвании. Те, кто называют себя «левыми», верят в то, что политические позиции и движения могут быть распределены слева направо, и что, если ты не слева, значит, обязательно справа. В то же время в процессе бесконечной кампании по запугиванию левые мыслители нашли способы сделать нежелательным пребывание справа. Как правило, они не дают никакого определения, что означает быть «правым», и не объясняют, почему национал-социалисты, фашисты и сторонники либеральной экономики должны быть включены в одну категорию. Однако в одном ясность есть. Однажды определив себя в качестве правого, вы оказываетесь за пределами любых дискуссий. Ваши взгляды неуместны, вы дискредитированы, ваше присутствие в мире – ошибка. Вы больше не оппонент, с которым можно спорить, а сумасшедший, которого нужно избегать. Это я ощутил на собственном опыте, как и все инакомыслящие, которые мне известны. Если книги правых и замечают рецензенты с левыми взглядами (а в академическом мире левые рецензенты – это обычное явление), то только для того, чтобы уничтожить их.

Казалось бы, тем самым левые берут на себя слишком много и должны четко обозначить альтернативу. Но, оглядываясь на блеклый ландшафт, который я имел возможность обозревать в этой книге, я вижу только отрицание. Отпускаются случайные замечания по поводу грядущей «эмансипации», «равенства» и «социальной справедливости». Но понятия эти редко выводятся из области абстракций или подвергаются серьезному анализу. Как правило, они не служат для описания воображаемого социального порядка, который готовы защищать те, кто их использует. Напротив, эти категории применяются только для отрицания. Они служат для осуждения любого опосредующего института, любой несовершенной ассоциации, любой шаткой попытки человеческих существ жить без насилия и с надлежащим уважением к закону. Это похоже на то, как если бы абстрактный идеал принимался специально по той причине, что воплотить его в жизнь невозможно.

Поэтому напрасно я искал в писаниях Хобсбаума, Томпсона, Бадью, Лукача и Адорно объяснения того, как должно быть достигнуто «равенство в существовании», защищаемое в их удручающих манифестах. Кто, что и как контролирует в мире абсолютного равенства? Каким образом удостовериться в том, что амбициозные, привлекательные, энергичные и умные не нарушат условий, в которые были поставлены своими пастырями? Кроме охоты, рыболовства и литературной критики из «Немецкой идеологии» нам не обещают ничего нового. А когда в текстах Адорно я нахожу, что альтернативой капиталистической системе является утопия, то могу только похвалить автора за честность, поскольку это просто другой способ сказать, что никакой альтернативы не имеется. Конечно же, вы можете переименовать утопию в «идеальную речевую ситуацию», группу в синтезе (groupe en fusion), генерическую процедуру (procédure générique) или даже фасцию, но за этими определениями ничего не стоит. Они обещают общество, где отсутствует все, что делает его возможным: закон, собственность, обычаи, иерархия, семья, переговорный процесс, правительство и институты.

В момент сомнения насчет социалистического литературного наследия Эрик Хобсбаум писал: «Если бы левые более серьезно думали о новом обществе, оно не стало бы от этого менее желаемым или необходимым, а сама цель противостояния текущему порядку – менее убедительной» [Hobsbawm, 1984]. В этом, по существу, и проявляется весь подход новых левых мыслителей. Мы ничего не знаем о социалистическом будущем, за исключением того, что оно необходимо и желаемо. Но нам важно, насколько убедительна наша цель противостояния порядку, предложить альтернативу которому мы не способны в силу недостатка знаний.

Слепая вера ведет радикальных левых от «схватки» к «схватке», вновь и вновь утверждая их в мысли, будто все, что делается во имя равенства, – это благо, и полная ликвидация властей предержащих приблизит их к цели. Они желают вырваться из испорченного мира, который их окружает, в чистую, но доселе неведомую сферу абсолютной эмансипации. Этот рывок в царство целей – мыслительный, и он никогда не будет повторен в реальности. Поэтому «революционная практика» ограничивается работой по разрушению, а ее адепты не имеют ни сил, ни желания описать в конкретных терминах, к какой же цели она ведет. Нас не должно удивлять поэтому, что стремление к непосредственному равенству до недавнего времени оборачивалось порабощением, нелепо описываемым в терминах эмансипации. «Освобождение», «демократия», «равенство», «прогресс» и «мир» – все эти слова на моей памяти никогда не произносились гражданами социалистических государств без горькой, иронической улыбки.