Дурман-трава

На дорогах в радиусе на многие километры были выставлены патрули, о пропавших сообщили на все пункты возможного их продвижения. Все это делалось скорее по заведенному порядку, чем с надеждой, что пропавшие заключенные живы.

Сыдыкбекову была объявлена благодарность «за быструю ориентацию в сложной обстановке и за самоотверженное несение караульной службы в трудных метеорологических условиях».

В течение четырех дней синоптики сообщали, что наблюдалось и было зафиксировано движение снежных лавин в южном направлении. Специалисты поражались, что свержение лавин идет точно на юг с одинаковыми временными интервалами в пять-шесть часов. Кое-кто из серьезных ученых даже успел выдвинуть гипотезу относительно «линеарного колебания на юг земной коры в этом районе Саянского горного массива».

2

Когда Терентий подрезал лавину, стремглав проскочив на барахляных лыжах под громадной шапкой снега, плотно надвинутой на пологий хребет Крестового гольца, то первым делом он услышал за своей спиной звук, похожий на рычание какого-то зверя. За те мгновения он не успел припомнить, какой именно зверь может так рычать, как раздался треск ломающихся деревьев. В следующую секунду над тайгой с грохотом взметнулось белое облако снега, закрывшее все, что осталось позади. Вслед за первой снежной стремниной, как по цепочке, загремели встревоженные воздушными колебаниями все новые и новые горы снега. Словно с узды срывались полчища снежной стихии.

И Терентий, увидав огромные, опаленные по краям солнечным маревом облака снега, будто обезумел. Он один низверг снежные горы… Из его горла вырвался дикий хохот восхищения и ужаса, казалось, покрывший шум лавины. Потом, застыв в оцепенении, Терентий любовался снежным валом, слушал громовые раскаты неповторимой дикой музыки гор.

Очнулся неожиданно. Кто-то резко дернул за плечо. Сразу подумалось, что это узкоглазый сержант Сыдыкбеков стоит сзади и зовет в укрытие или, того прозаичнее, собирает народ в зону. На мгновение упало настроение, прошло безумное ликование. Он даже повиновался и, опустив голову, шагнул вправо, чтобы развернуться и двигаться к бригаде, но услышал за спиной Родькин голос:

— Бежим… Больше не сорвется… Не будет больше такого…

— А конвой? — насторожился Терентий, но тут же подумал, что обманывает себя, вольная он сейчас птица, расставь руки — взлетишь в небо выше гор. Какой уж тут конвой, никакая сила не могла бы сейчас его остановить или напугать, если бы он захотел.

— Бежим, Родька, бежим! — крикнул Терентий во все горло и посмотрел Родьке вслед, и почудилось ему, что лыжня, торенная Родькой, засияла синими искрами.

Снова сзади грохнуло — и потемнела тайга. Как в солнечное затмение — жутко и дико стало вокруг. Закружилась голова.

— Тебе же, Родька, всего ничего осталось, года не будет, а мне и того меньше. Куда же ты, Родька! — крикнул Терентий, убегавшему вперед Родьке.

Нехотя он обернулся назад, на мгновение вспомнил Ленинград. Четыре с лишним года, тысячу шестьсот двадцать один денечек просыпался он с мыслью о милом городе, о маме; и в каждый из этих дней стояли перед его глазами ее слезы во время свидания, когда рассказала, что писала в суды бессвязные, неубедительные слова о том, что без отца вырос Тереша. Не видел в детстве ни баловства, ни сладкого, и хлебнули они вместе с ним шилом патоки. Оттого и захотелось ему повольготнее пожить. Не верила она, что способен сын на кражу. Вспоминала и о влиянии улицы, ведь один он всегда оставался дома, сам себе предоставленный — вот и подпал, видно, под влияние… И адвокат тогда на суде его курсовую по геологии судьям показывал, рецензию хвалебную зачитывал, грамоты и призы его за выступления по слалому — «как-никак за республику выступал» — перекладывал с одного конца стола на другой, все до единого приволок на суд — целый чемодан набрался призов, не поленился из Ленинграда в Петропавловск привезти. Словом, человек Терентий Лукьянов — красивый и талантливый, а то, что похитил деньги, — это нелепость, невозможное. А если все же украл — это случайность, юношеская глупость — из-за тяжелого детства. А юноше-то, почитай, за двадцать один перевалило, а все мама его мальчиком числила.

— Мамочка, — тихо сказал Терентий и остановился.

— Жми за мной, не тормози! — просипел впереди Родька и, съежившись в три погибели, отчаянно понесся под крутой обрыв.

«А говорил, что и на лыжах стоять не умеет. И шею не сломает, — подумал Терентий. — Откуда прыть. И зачем нам лыжи выдали на работу, небось попадет начальству за самовольство такое?»

— Давай жми, — снова подстегнул его Родькин голос.

Чем светлее становилось в тайге, чем меньше грохотали лавины, тем спокойнее, трезвее стучало сердце, свободнее дышалось, даже подумалось: «Зачем? Куда несет тебя, Терешка?»

И тут же успокоилась душа. Он разглядел: Родькин след бежит по готовой чужой лыжне, что петляет по насту ровными полянками, обходя теневые рыхлые, неплотные сугробы. Вот почему так быстро и легко летит Родька, торить не надо…