Дурной глаз

Он нашёл Лию, забившуюся в промежуток между прикроватной тумбочкой и креслом. Растрёпанные волосы облепили её лицо, как водоросли, выброшенные прибоем. На ней был халат – белый, если не считать крупных бурых пятен, распустившихся на его скомканных в промежности полах, а также пятнышек помельче того же цвета на рукавах. Её колени, торчащие из-под пол халата, походили на два куска известняка. Когда Игнат обогнул кровать, он увидел, что Лия прижимает к низу живота фланелевую тряпку. Скомканный кусок ткани был пропитан кровью.

Мозг Игната охватило пламя. Чувствуя свою абсолютную беспомощность, на ватных ногах он приблизился к Лие и без сил опустился перед ней на колени.

– Господи, – повторял он. По его щекам потекли слёзы. – Господи. Господи. Господи.

Превозмогая страх, он дотронулся до неё и убрал липкую прядь с лица. Ему открылся немигающий, выцветший и точно устремлённый в потустороннее взгляд. Он успел подумать, что Лия вообще не заметила его присутствия, но тут она разлепила обескровленные губы и заговорила. Её слова и выражение, с которым они были произнесены, наполнили его сердце ужасом крепким, как неразбавленный джин.

– Они пришли из стен, – сказала она. – Я ничего не могла поделать. Защита не сработала. Почему? Они пришли из стен и забрали моего малыша. Он был такой славный. Славный. Ты бы видел.

Её начало трясти, и когда Игнат попытался удержать её за плечи, эта дрожь передалась ему. Затылок Лии начал биться о стену.

– Не надо. – Он подставил ладонь под её голову, защищая от ударов. – Дорогуша, господи, дорогуша, держись. «Скорая» уже едет.

– Не хочу, – сказала она и посмотрела на него – как почудилось Игнату, с укором. Он не выдержал и отвернулся. Он никогда не казался себе таким бесполезным, как сейчас.

Дрожь, мучавшая Лию, быстро ослабевала. Продолжая прятать глаза, Игнат предложил:

– Давай я принесу воды.

Лия молчала. Он отпустил её и осторожно вышел.

В кухне было тихо, привычно и оттого хорошо. Эта комната не была затронута бедой. Игнат осознал, что не хочет возвращаться в спальню. Можно остаться здесь до приезда врачей. Самое страшное уже случилось, так почему бы и нет? Вода, его присутствие рядом с Лией… всё теперь бессмысленно. И никчёмно – как её порванные картины.

Зачем, интересно, она с ними расправилась?

Игнат набрал в чашку воды из кулера и пошёл обратно. В коридорчике ему пришла в голову идея, показавшаяся замечательной – больше из-за того, что воодушевляла сама возвращающаяся возможность мыслить связано. В ванной был шкафчик с лекарствами, а Лие не помешает настойка пустырника и бинты.

Как ему потом не помешает стакан-другой коньяка. Может, вся бутылка.

Игнат включил свет, зашёл в ванную и понял, что кошмар не намерен прекращаться. Он закусил запястье, чтобы не закричать. Вода из чашки выплеснулась на рубашку и потекла по животу, холодная лягушка за пазухой.

От двери по полу тянулись росчерки крови, перекидывались на тучный эмалированный бок ванны, оттуда на стену и уходили в вентиляционное отверстие под потолком. Решётка, которая закрывала отверстие, была погнута. Казалось, в стене открылся беззубый, но алчный рот с подёрнутыми пылью губами. Игнат пошатнулся и чуть не свалился в ванну. Он зажмурился, затряс головой в жесте отрицания, снова полилась вода из чашки, но увиденное преследовало его и во тьме под веками.

Пятна крови напоминали следы. Многочисленные и крошечные, выстроившиеся в цепочку. Трёхпалые.

«Они пришли из стен».

Игнат прокусил кожу на запястье.

«Они забрали моего малыша».

Седой Народец. Семя Голгорота. Что бы это ни значило.

В ванной что-то лежало.

Он заметил это не сразу из-за густой и плотной тени, заполняющей ванну, как чёрная вода. Сперва он подумал, что на дне лежит их ребёнок, вырванный из заходящегося в агонии чрева Лии, ребёнок, которому они не успели придумать имя. Игнат наклонился над краем ванны. По её эмалированным стенкам словно прошёлся обмакнутой в красное кистью свихнувшийся маляр. В нос бил медный запах, оставляющий привкус ржавчины. На миг Игнат даже увидел сморщенное личико с огромными, выступающими, как виноградины, глазами.

Штука в ванной оказалась овальным булыжником, завёрнутым в грязный обрывок простыни. Тени, тьма, пятна крови и воображение Игната, неожиданно пробудившееся, превратили выступающую из лоскутов часть камня в детское личико. Тени, тьма, пятна крови, воображение… и форма, странным, жутким образом складывающаяся в подобие искажённых человеческих черт. И если смотреть на булыжник под разными углами, глаза начинали мигать, а губы шевелиться, как отъевшиеся слизни, во влажном мраке прокладывающие свой путь по каменной поверхности.

Колени Игната разъехались, и он, вцепившись в виски, осел на пол. Ему хотелось кричать, и удержала его только мысль о том, что вместо крика он начнёт хохотать. А потом его голова взорвётся.

Шум – откуда-то из другой галактики, находящейся между его ушей – возник и рос, рос, превращался в грохот, вызывающий физическую боль. Истошный визг робота.

Дверной звонок.