Дурной глаз

Игнат пулей вылетел в прихожую и распахнул входную дверь. На пороге стояла Илона – булавка в носу, крашеные в розовый цвет волосы, нелепое зелёное пальто, шарф размотан, в руках – ситцевый мешочек и завёрнутый в ткань истукан из кажущегося окаменелым дерева, лупастый и оскаленный.

– Что бы ты ни думал… – начала Илона.

Он не дал ей договорить. Он сграбастал её и ударил по лицу чашкой. Чашка взорвалась. Илона выронила свои «дары». Круглые камушки, пёстрые ракушки, посыпавшиеся из мешочка, захрустели под ботинками. Запахло сухими травами и степной пылью. Игнат двинул сестру Лии исцарапанным осколками кулаком, услышал хруст под костяшками и осознал, как давно хотел сделать это.

Не пытаясь защититься, Илона попятилась на лестничную площадку. Игнат не отставал, нанося женщине всё новые удары, и чёрное ликование расцветало из его вопящего сердца.

За этим занятием его и застала прибывшая бригада «скорой помощи».

***

февраль

Хорошая новость: с Игната были сняты обвинения в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью Лии.

Плохая новость: других хороших новостей ему не завезли. Штраф, который присудили Игнату за то, что он наставил синяков и сломал зуб Илоне Мазур, был самым пустяковым событием из числа плохих. Игнат ожидал подобного исхода и выслушал приговор безучастно. Сам он отделался протянувшимся через кисть длинным белым шрамом, который оставили осколки разбившейся чашки. Его самые глубокие шрамы были спрятаны внутри.

Что до первого дела… Временами Игнат жалел, что его прекратили. Он не чувствовал себя невиновным.

А ещё в тюрьме он бы постоянно находился на виду. После того, как Лию поместили в психиатрическую лечебницу, квартира напоминала ему одиночную камеру в аду, и он боялся возвращаться домой.

Но ему приходилось.

За дверями здания суда сырой ветер вцепился клыками в полы его пальто и принялся трепать их, словно пёс. Не надевая перчаток и шапки, Игнат побрёл к машине. Снежная крупа вгрызалась в непокрытые участки кожи и натирала их, как наждачкой. Полностью опустошённый, Игнат добрался до авто и уселся за руль. Сидел, окоченевая. Когда начало смеркаться, завёл мотор и покатил прочь.

В прошлом месяце Лия вышла из апатического ступора. Лечащий врач сказал Игнату, что её состояние улучшается. Игнат отнёсся к известию с сомнением, когда увидел, как бесцельно Лия слоняется по палате – точно примеряя на себя чужое тело. Тем не менее, ему удалось с ней побеседовать. Лия отвечала адекватно и почти без задержки. В середине разговора она вдруг разрыдалась, и Игнату пришлось уйти. На её руках виднелись следы уколов – пятна гнилостного цвета больничных обоев.

Несколькими днями позже Лие разрешили рисовать. Терапия, объяснил врач. Лия попросила привезти бумагу и цветные мелки. Это вселило в Игната надежду. Впервые с того дня он почувствовал себя живым. Он доставил Лие всё, что она просила, а на следующий вечер врач отменил своё решение. У пациенток, которые имели возможность увидеть набросок Лии, случилось обострение. Кого-то даже перевели в отделение для буйных. Врач вернул Игнату мелки и неоконченную картину. Лучше бы он этого не делал, потому что из-за неё первое время Игнат спал с включенной лампой. Он избавился от картины, но чёрная с проседью, косматая тварь преследовала его во снах на своих проворных лапах, которые имели столько суставов, что казались переломанными во многих местах. Её голову рассекала похожая на глубокий шрам пасть, и зубы росли даже из нёба, даже из языка, отчего тот напоминал утыканную иглами подушечку из набора рукодельницы. Морда твари была усеяна россыпью выпученных, как волдыри, глаз.

Он добрался домой скоро и без происшествий. Прошёл по комнатам, зажигая в каждой свет и осматривая углы. Убедившись, что всё в порядке, врубил музыкальный центр. Так он поступал каждый раз, когда возвращался, и лишь музыка менялась – сегодня вот звучала опера «Питер Граймс» Бенджамина Бриттена.

Это была лишь подготовка к ежевечернему ритуалу.

Переодевшись, он набрал в таз воду и принялся мыть стены и пол в ванной. До скрипа натирал плитку тряпкой, а потом переключился на ванну и раковину. Особенно усердствовал над теми местами, где видел

(трёхпалые следы)

следы крови, где нашёл булыжник

(похожий на младенца)

который сгинул где-то в стране вещдоков, забытый.

В горле першило от запаха чистящего средства. Плечи и спина привычно откликались болью, что ему на самом деле нравилось. Это позволяло отвлечься от нежелательных воспоминаний.

Ах да. Перед тем, как приступить к уборке, он сделал музыку погромче.

Дело в том, что в ванной ему порой слышался плач младенца. Пронзительный, свербящий, нескончаемый, он доносился откуда-то сверху. Если быть точным – из вентиляционного отверстия.

Плач младенца, который хочет, чтобы его покормили.

Чутьё подсказывало Игнату, что жаждет тот вовсе не материнского молока.

Транстемпоральная служба доставки еды