Дурной глаз

По коридору, необъяснимо растянувшемуся и превратившемуся в подобие «рукава», по которому пассажиры покидают самолёт, сгорбившись, брёл Джек. Сакура узнала его по рубашке. Всё, что ниже плеч, было Джеком. Выше плеч торчал пучок длинных чёрных отростков, напоминающих изломанные корни. С их концов капала кровь, усеивая пол алыми монетами. Отростки шевелились; их соприкосновение друг с другом сопровождалось пощёлкивающим шуршанием. Пощёлкивающим шуршанием. С похожим звуком Илья не так давно потирал свою бородку. Хуже всего было то, что шевеление выглядело осмысленным. Один из отростков нащупал фотографию, из тех, что украшали стены коридора – с Эйфелевой башней – подцепил её, сорвал и швырнул к ногам Джека. Стекло, прикрывающее фотографию, лопнуло. Сердце Сакуры устремилось так быстро, что его удары слились в одно вибрирующее трепетание. Глазам стало больно – так они расширились. Джек напоминал Грута, человека-дерево, и ей захотелось смеяться и кричать. Смеяться и кричать.

Она решила, что сделает это потом. Как только покинет вечеринку.

Она развернулась с чувством дежа вю, ожидая, что опять натолкнётся на Серого. Путь был свободен. Электрический импульс, побуждающий её бежать, ещё опускался к ногам, когда раздался звонок в дверь и пригвоздил её к месту.

Время замерло.

«Уходи, – прошептал голос в её голове. – Уходи, оставь заказ себе».

Звонок повторился, настойчиво и сердито. Сакура вспомнила, что никто не запер дверь, когда курьеры покинули квартиру.

«Уходи», – повторила она, как заклинание. Она успела поверить, что оно сработает. Затем дверная ручка плавно повернулась и дверь беззвучно, будто во сне, начала открываться, впуская темноту… и что-то ещё. Жёлто-лиловое, фирменных цветов «Транстемпоральной службы».

Курьер вошёл внутрь, чтобы вручить особую доставку для всей компании.

Теперь Сакура могла сделать то, что ей хотелось. Она принялась смеяться и кричать, смеяться и кричать.

А потом – только кричать.

Вечеринка продолжалась.

Высота.

Его первым желанием было закричать. Или вцепиться в горло Францу Гораку – если сидящего рядом с ним на скамье и вправду так звали. Или и то, и другое одновременно. Но его мышцы превратились в застывший цемент, а из горла вышел лишь свист, жалкий и комичный – вот и всё, на что он оказался способен в данную минуту.

Однако человек, называющий себя Гораком, счёл нужным предостеречь:

– Советую себя контролировать. – Сухо и холодно. – Не нужно осложнений. – Вкрадчиво и мягко.

Его стеклянно-синие глаза превратились в точки, и те пронзали лицо Яна, как два остро заточенных карандаша. Запах дорогого одеколона Горака усилился, стал густым и навязчивым, точно туалетный освежитель.

Желая стряхнуть с себя этот взгляд, Ян не без труда отвернулся. Не помогло. Невидимые карандашные грифели прочертили две линии через его щёку и упёрлись в затылок. Он чувствовал их. Они тянули назад, как впившиеся в кожу рыболовные крючки.

А перед ним развернулся вид на вершину Утлиберга. Несмотря на раннее утро, она понемногу заполнялась туристами. Неделя выдалась жаркой, и солнце, всплывающее над горами в едва подёрнутом дымкой небе, обещало, что и сегодня ничего не изменится. «Золотой час» миновал, но тени всё ещё оставались длинными, а свет – апельсиновым. Две юные азиатки, одна в канареечного цвета маечке, другая в джинсовой куртке, прошли мимо скамьи, на которой сидели Ян и его спутник. Вчерашние школьницы, едва ли старше Риты. Каждая держала по смартфону. Девочки хихикали. Следом прошествовал высоченный индус в чалме. К груди он прижимал фотокамеру, чтобы та на болталась на ремне. Одна из последних моделей Canon с телеобъективом, навороченная, машинально отметил Ян. Его камера была куда проще: беззеркальник Fuji с «китовой» линзой. Горак заманил сюда Яна уверениями, что с горы можно сделать превосходные снимки Цюриха и окрестностей. Воспользоваться возможностью Ян не успел.

Очевидно, теперь и не успеет.

– Мой отец говорил: «С хорошими людьми происходят плохие вещи», – размеренно произнёс Горак. Его голос доносился до Яна откуда-то издалека. – Вы хороший человек, пан Макаров?

С нахлынувшим чувством «так-не-бывает» Ян обернулся.

Не дожидаясь ответа, Горак придвинулся чуть ближе, словно собираясь поведать заветную тайну. Чистейший воздух швейцарских возвышенностей окончательно растворился в тошнотворном запахе его одеколона.

– Вы любите свою дочь? – спросил он.

– Что вам надо? – ответил Ян и не узнал собственный голос. Какое-то дрожащее блеяние со дна пересохшего колодца. – Сколько вам надо?

Горак наклонился к нему совсем близко. Теперь со стороны могло показаться, будто он вознамерился поцеловать Яна. В одеколонный смрад добавилась нотка гнилого мяса – дыхание Горака. Карривурст и плохие дёсны. Вонь обволакивала Яна как атмосфера газового гиганта, достаточно ядовитая, чтобы погубить жизнь на вращающемся вокруг спутнике. В иной ситуации он порекомендовал бы Гораку хорошего пародонтолога – за годы жизни в Европе Ян оброс знакомыми из числа медицинских специалистов в различных областях.