Дурной глаз

Вместо совета он, несмотря на ужас и беспомощную ярость – как же так, как это могло случиться с ним?! – успел пожелать, чтобы дёсны Горака развалились и сгнили, а зубы повыпадали. Чтобы Горак проглотил их и подавился. Могли ли хорошему человеку прийти в голову подобные мысли?

Учитывая обстоятельства… кто знает?

– Вы любите свою дочь? – повторил Горак с нажимом.

– Я люблю свою дочь, – ответил Ян и удивился, как трудно дались ему слова, являвшиеся чистейшей правдой.

Горак кивнул и выпрямился.

– Слова, произнесённые вслух, имеют силу, – молвил он, направив взгляд поверх головы Яна. – Теперь, когда вы услышали себя, воспринимать детали станет легче.

Мысли в голове Яна сталкивались, подобно вагонам двух составов, врезавшихся друг в друга на полном ходу. Вряд ли такое состояние можно было описать словом «легче».

– Собирайтесь, – лениво бросил Горак. – Не заставляйте меня хлестать вас по лицу.

Он запустил руку в карман куртки и извлёк на свет телефон, крохотную кнопочную «Нокию» с монохромным экраном. Ян не думал, что кто-то до сих пор пользуется такими. Вагоны, грохочущие в его голове, постепенно выстраивались в ряд. Словно мобильник их как-то… заякорил. Сейчас Горак наберёт некий номер, и Ян сможет услышать дочь. А после Горак назовёт сумму. Всё как в ёбаном кино.

Ян видел, как Горак нажимает кнопку быстрого набора и, не дожидаясь ответа, протягивает ему «Нокию». В течение нескольких месяцев после того, как не стало Марии, Ян просыпался с мыслью о том, что её смерть – всего лишь сон. Ему порой случалось видеть очень живые, неотличимые от реальности сны, так почему бы и её смерть не могла оказаться одним из них? Не открывая глаз, он ощупывал левую сторону кровати и никого там не находил. Тогда горе возвращалось, накатывало и заставляло принять реальность.

Подобное чувство охватило его и теперь. Скамейка на вершине горы под выцветшим летним небом и человек с карандашными глазами, протягивающий ему мобильник – всё снится, всё не всерьёз. Лёгкий ветерок касался его щеки, он чувствовал твёрдость земли под ногами, но ведь и те сны бывали столь же яркими, так что…

– Держите, – сказал Горак сурово. Ян взял «Нокию». Трубка была тёплой и слегка сальной на ощупь. Несомненно, реальная. Как пустая половина кровати. Надежда испарилась. Он прижал трубку к уху, чтобы услышать, как кричит его дочь.

Без слов, одни рыдания – но Ян узнал Риту, это была она, и мир рухнул, похоронив его под руинами.

– Рита, Рита, – зачастил он, невольно повышая голос. – Ритуля!

Горак, поморщившись, предупреждающе пхнул его в плечо, одновременно чувствительно и незаметно для случайных прохожих, оказавшихся поблизости. Никто не обернулся. Никому никакого дела.

– Папа! – прорвалось сквозь слёзы.

– Котик, где ты? – выдохнул он. Его рука тряслась, словно по ней пропустили электричество.

– Не знаю! Здесь нет окон, это какой-то… подвал… Я… я сидела с Сарой в том нашем кафе, а потом я пошла домой. Ко мне… ко мне подошёл мужчина в переулке, прямо на улице, и я дальше не помню, совсем ничего, даже его лица и я очнулась здесь и у них тоже нет лиц у них маски на лицах и у одного пистолет и им что-то нужно от тебя они все говорят что ты должен… что-то…

– Ты в порядке? – Глупейший вопрос, но что ещё он мог спросить? – Ты цела?

– Мне страшно. – Спазм превратил её голос в едва различимое поскуливание. Никогда прежде Ян не слышал от неё подобного звука. – Я умру.

– Нет-нет-нет-нет, прекрати, всё будет хорошо, – выпалил он, с ужасом осознавая, насколько необоснованы его утешения. – Я сделаю, что они хотят, – заявил он с бóльшей твёрдостью. – Я обещаю. Тебя отпустят, доча, всё будет…

Её короткий вскрик и гудки в трубке. Один из сторожей, что был с Ритой в подвале и носил маску, разорвал связь.

Ян закрыл и открыл глаза.

– Сколько вы хотите? – Кажется, он уже задавал этот вопрос. Он пытался говорить спокойно, надеясь, что страшный человек не замечает, как дрожит его нижняя челюсть, точно вышедшая из пазов выдвижная полка, которую пытаются затолкать на место. – Чтобы вы понимали, здесь какая-то ошибка. У меня нет огромных доходов. Я снимаю квартиру в Мангейме, далеко не самую лучшую, и в банке у меня тысяч шесть евро, ну, чуть больше. Я пятый год живу в Германии, но сбережения стали стабильно появляться только с прошлого года, до этого всё уходило на обустройство, эти хлопоты с переездом и прочим, и Рите надо было учиться, но я могу, я могу взять в долг… – Тут он понял, что его понесло не туда, и осёкся. – Неважно. Я всё вам отдам. Отпустите мою дочь. У меня больше никого нет, кроме неё.

Он ведь всё сказал правильно? Деньги – что ещё от него можно хотеть? Он не был ни влиятельным политиком, ни чиновником, ни миллионером – детский врач, что до эмиграции, что после. Хороший детский врач, даже очень, таким его считали – но не более. Значит, деньги. Его дочь в заложниках, посредник сидит рядом, готовый озвучить условия, так к чему тянуть и не покончить с этим кошмаром скорее?