Дурной глаз

Но нет. Карта угодила прямиком в распахнутое чрево сумки – вот он, проблеск удачи. Время спустя девушка, придя в себя от событий, свидетельницей которым ей предстояло стать, полезет в сумку и найдёт внутри подкинутое. И в этом случае Яну опять понадобится чуточка везения, чтобы девочка захотела узнать, что же содержится в карте памяти. Зыбкий план, но на что ему ещё оставалось рассчитывать?

Ян бросил беглый взгляд на подружек: не заметили ли они его трюк? Те по-прежнему не отрывались от смартфона. Ян впервые почувствовал себя почти спокойно.

Лелея в объятиях оскоплённую камеру, он сместился к краю площадки, туда, где недавно напевал себе под нос японец. Смотрел прямо перед собой, и это не была какая-то внезапно обретённая отвага. Подобное чувство он испытывал, когда однажды, спустя год после смерти Марии, напился. Рита уехала к подруге погостить на неделю, а он пригласил к себе друга – 0,7 литра «Джек Дэниэлс». Спустя две трети бутылки, в полубеспамятстве, он осознал, что следующая стопка отправит его в затяжной нокаут. Любой выбор был по-своему ужасен… но и заманчив, определённо. Это походило на… ну, как встать у края пропасти. И он выпил стопку, не потому что хотел, а потому, что это было всё, что он мог сделать, потому что время анестезирует, но не лечит, и это паршивая анестезия, хуже некуда; потому что даже будучи пьяным, он помнил всё.

Их первое свидание и платье, которое тогда было на ней – синее, лёгкое, слегка просвечивающее. Их походы на озеро за городом, ночной берег, шелест ветра высоко в кронах сосен и россыпь огней деревни на другом брегу. Пироги с корицей и яблоками, которые она пекла, и глинтвейн, который они варили вместе с каждым наступлением зимы. И как одновременно, не сговариваясь, начинали петь одну и ту же песню, когда ехали в машине. Он помнил её запах, свежий, как будто она только что пришла с мороза, и касание щеки, прохладной даже в июльскую жару. Помнил, как она сказала, что ждёт ребёнка, и как он смеялся, а потом плакал, и всё от счастья. Каток, куда они ходили уже втроём, и спустя полгода Рита носилась по ледяному полю, как заправская фигуристка, хотя он сам так толком и не научился стоять на коньках, не держась за бортик. Он помнил, как Мария сыпала снег ему за шарф и помнил – больше и сильнее всего – её последние месяцы. Эти воспоминания лежали поверх других, ранних и светлых, как кусок стены обрушившейся башни, которой когда-то была его жизнь, но даже по ним он отчаянно и безнадёжно тосковал.

Так что он взялся за перила, и паника, последний раз встрепенувшись, схлынула, сметённая лавиной адреналина, которую вызвала – тут Ян поразился – эйфория.

Он понятия не имел, есть ли что за чертой. Философия была не по его части, как и религия. Он не был даже реаниматологом и ему не приходилось вытаскивать людей с той стороны. Он был всего лишь детский врач. Неплохой, как считалось, даже хороший. Он любил свою профессию, своё хобби, а больше всего – жену и дочь, которую оставлял в мире, где существовали такие люди, как Горак и те, кто за ним стоял.

Ему оставалось лишь надеяться, что таких людей немного.

Для этого нужна всего-то чуточка везения. Да?

Он понимал, что всё нужно делать быстро, без мыслей. Как опрокинуть в себя лишнюю стопку виски.

Так он и поступил.

***

В тени здания на вершине горы, за которое повернул покидающий сцену человек, называвший себя Гораком, человек с глазами-точками, смотровая башня была не видна. Зато отсюда было превосходно слышно всё, что творилось у ресторанчика. Когда раздались крики – мужские, женские, даже детские – он улыбнулся в усы и начал неспешно спускаться по склону Утлиберга.

В кармане ожила «Нокиа», и он ответил на вызов.

– Кончено, – прозвучал в трубке девчоночий голос. Девчонка говорила по-английски с лёгким азиатским акцентом.

– Осложнения?

– Да никаких. Бросил мне в сумку карту памяти. Больше ничего.

– Утилизируй, – сказал Горак и прервал сигнал. Затем ткнул пальцем, под ногтем которого запеклась кровь, в кнопку быстрого вызова.

Дожидаясь ответа, он умиротворённо думал о том, как прекрасно всё срослось. Отметил, что главный герой сегодняшнего пари уложился в сорок с небольшим минут из отведённого часа. За всю карьеру Горака это тянуло на рекорд.

Он блаженно улыбнулся, когда на его вызов ответили, и невольно ускорил шаг. Его душа пела.

Утро выдалось волшебным.

Паук.

Он сидел на границе прямоугольника света, падающего из открытой комнаты на дощатый пол прихожей. Его уродливая тень, похожая на выпотрошенную запятую, оскверняла солнечный след. Его лапы медленно ощупывали воздух, словно пробуя на вкус. Его размеры были кощунственны: с кисть руки трёхлетнего ребёнка, где обрюзгшее, покрытое седым с подпалинами ворсом тело было ладонью, а лапы – пальцами. Прорвавшийся гнойник на губе соседа по маршрутке. Порочно извивающийся в лохани абортария нежеланный эмбрион. Недопустимый изъян в ткани реальности. Паук.