Дурной глаз

Зажмурившись, он осторожно, стараясь не задеть стенки, опустил в унитаз левую руку. Конечно, он сразу коснулся холодного фаянса и по-девчачьи ойкнул.

– Это пока не я, – сказал Никитос. Он явно потешался над происходящим.

Кончики пальцев коснулись воды. Борис помедлил, зажмурился крепче и с силой пропихнул кисть в слив. Труба обхватила его руку по запястье, как удав. Сердце Бориса бешено колотилось, его стук отдавался в ушах.

Но даже он не смог заглушить довольное, почти умиротворённое урчание воды.

– Быстрее! – прошипел Борис сквозь зубы.

– Уже, – алчно пообещал призрак. – Больно не будет.

И схватил Бориса за руку. Очень крепко.

– Надеюсь, – прибавил он и рванул.

Борис успел подумать, что это грубая и безыскусная шутка, одна из тех, которыми развлекают себя школьные хулиганы, поймавшие забитого одноклассника. Надо лишь дать им удовлетворить своё жесткое веселье, тогда они отстанут – Борис хорошо это усвоил в своё время. Никитос попугает его и отпустит.

А затем его кисть целиком втянуло в ту часть слива, что была заполнена водой. Борис услышал всплеск и хруст костей. Горячая волна боли прокатилась по его руке.

– Остановись! – взмолился он. Если ныть пожалобнее и изображать чрезмерное страдание, хулиганы быстрее оставят в покое, как вампиры, насытившиеся не кровью, но мучениями. Правда, сейчас его страх, как и боль, были неподдельными. – Прекрати, ты ломаешь мне руку!

– Знаю. – Голос призрака теперь звучал совсем рядом, возле уха. Никитос начал тянуть со всё нарастающим усилием, совершенно нечеловеческим, и Борис услышал треск, как будто кто-то наступил на сухую ветку. Руку пронзила боль, такая острая, будто он сунул руку в костёр.

Колени Бориса разъехались, когда рука протиснулась глубже. Вытесняемая плотью вода заплескалась, подбираясь к локтю. Его накрыла волна туалетной вони. Выше локтя рука превратилась в перекаченную автомобильную шину. Он упёрся рукой в край белоснежной чаши, в которую самозабвенно выплёскивал жгучее содержимое своего желудка всего несколько часов назад, когда самой его серьёзной проблемой было послать дежурную смску жене.

– Ох и жирный ты, – сказал призрак.

Борис завопил.

Треск, с которым сломались кости предплечья, был глухим, но боль, пронзившая его, оказалась яркой и ослепительной, как взрыв сверхновой. С нарастающим ужасом Борис понял, что теперь его рука изгибается, уходя в трубу, под неестественным углом, словно рукопожатие призрака добавило ей дополнительный локтевой сгиб. Он набрал воздуха для новых криков, но его горло оказалось прижато к ободку унитаза, край седушки заткнул рот, и его лёгкие выдали только астматическое сипенье. Боль была жуткая, чудовищная. Он никогда не испытывал подобной боли, даже представить не мог. Мелькнула мысль, что вытаскивать мертвеца из унитаза было наихудшей идеей из возможных. Затем сломалась очередная кость, и новая вспышка боли отключила все его мысли.

Теперь рука уходила в трубу по плечо, превратившееся в лиловую подушку. В панике Борис заколотил второй рукой, нашарил и сорвал с подставки рулон туалетной бумаги, и тот укатился, разматываясь, под ванну. Ноги Бориса елозили по кафелю – уже не в поисках опоры, но в агонии. Крышка унитаза шлёпнула его по затылку.

Бах! – сломалось плечо. Звук как взрыв. Щека Бориса расплющилась о фаянсовое дно унитаза. Дно было ледяным, щека – раскалённой. И здесь, под крышкой унитаза, было полно поднявшейся вонючей воды.

– Помогите! – просипел Борис. Изо рта вырвалась струя чёрной пузырящейся крови. Призрак разразился ведьминским хихиканьем, на что трубы откликнулись вибрирующим стоном.

– Не волнуйся, – проквакал он ободряюще, хотя Борис утратил понимать что-либо в мире, где остались лишь боль и агония. – Смерть – это только начало.

Борис умер незадолго до того, как кожа на его ладони лопнула и аккуратно разошлась по сторонам, как кожура банана. Дело сразу пошло быстрее. Закручиваясь, в слив засасывало сухожилия, мышцы, раздробленные кости запястья. Спутанными верёвками потянулись вены. Из складок скомканной шкуры показалась плечевая кость. Всё, некогда составлявшее внутреннюю среду Бориса, вытягивало из кожаного мешка, как густой коктейль через соломинку.

Жир и кровь. Лимфа и дряблые мышцы. Желудок и сердце. Селезёнка и печень. Перемалывающиеся кости, раскрошившийся череп и головной мозг. Наконец, с прощальным всплеском исчезла в унитазе лишившаяся наполнения кожа – и воцарилась тишина.

Она, впрочем, длилась недолго.

Унитаз взорвался. Столб жирной, коричневой жижи вознёсся к потолку и увесисто шмякнулся об пол, превратившись в вонючий потоп, забрызгавший стены канализационной скверной. Осколки унитаза разлетелись, оставляя выбоины на плитке, будто шрапнель. Лопнуло зеркало. Седушка, кувыркаясь, вылетела в спальню. Бачок покачнулся, накренился и рухнул, как аварийная многоэтажка. За несколькими стенами, в другом конце отеля, заворочалась во сне его владелица.