Душа Японии

По мнению некоторых исследователей, современное воспитание в Японии не могло еще поднять душевной жизни до тех высот, на которых вибрирует наша западная душа. Они говорят, что это воспитание было не всеобъемлюще и не мудро, действовало односторонне и в ущерб характеру. Но исходная точка этой теории требует еще доказательства: можно ли вообще создать воспитанием характер? Эта теория не считается с фактом, что лучшие результаты достигаются лишь созданием простора для самоутверждения врожденных наклонностей, а ни системой обучения, какова бы она не была.

Надо искать причину занимающего нас явления в расовых особенностях. Как ни велико будет влияние высшей культуры в будущем, однако от нее нельзя ожидать, чтобы она пересоздала человеческую природу. И не заглушает ли она теперь некоторых неуловимых движений души? Я думаю, что это так, потому что при существующих условиях требования культуры поглощают все духовные и нравственные силы. Весь чудесный древний национальный дух, исполненный терпения, чувства долга, самоотречения, стремился в прежние времена к социальным, нравственным или религиозным идеалам; теперь же, под давлением дисциплины современного воспитания, дух сконцентрировался на достижении единой цели, не только требующей, но совершенно поглощающей все его силы.

Достижение этой цели сопряжено с такими трудностями, которые западному студенту едва ли знакомы и, быть может, просто непонятны. Качества, столь удивляющие нас в древнеяпонском национальном характере, проявляются, наверное, и в современном японском студенте с его неутомимостью, восприимчивостью и честолюбием, равных которым нет на всем свете. Но эти же качества толкают его слишком далеко, и он напрягает свои природные способности часто до полного умственного и нравственного истощения. Вся нация переживает период интеллектуального переутомления. Сознательно ли, бессознательно ли, но Япония, повинуясь внезапной необходимости, предприняла ни более ни менее как огромную задачу: насильственно довести умственный расцвет до высшей точки. Такое интеллектуальное развитие в течение лишь нескольких поколений ведет за собою физиологические изменения, которые никогда не обходятся без ужасающих жертв. Другими словами, Япония поставила себе слишком большую задачу, впрочем, при существующих условиях ей вряд ли можно было поступить иначе. К счастью, правительственная система воспитания поддерживается даже беднейшими классами с изумительным рвением. Вся нация набросилась на учение с таким воодушевлением, о котором в узких рамках этой статьи нельзя дать даже приблизительного понятия.

Но мне хочется привести по крайней мере один трогательный пример. Непосредственно после ужасного землетрясения в 1891 году можно было видеть в разрушенных городах Гифу и Айти голодных, иззябших, бесприютных детей. Окруженные неописуемым ужасом и нищетой, они сидели в пыли и пепле разрушенного дома и учились, как в обыкновенное время, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Кусочек черепицы с крыши родного разрушенного дома служил аспидной доской, горсточка извести заменяла мел, — а земля под ними еще колебалась!

Сколько чудес можно еще ожидать от такой ошеломляющей энергии в стремлении к просвещению?!

Но надо сознаться, что результаты современного высшего образования не всегда были удачны. Среди японцев старого закала мы встречаем вежливость, самоотречение, чистосердечную доброту, достойную похвалы и восхищения. В новом же поколении, на которое современный дух наложил свой отпечаток, все это исчезло почти бесследно. Появился модный тип молодого человека, с насмешкой относящегося к обычаям старины, а между тем неспособного пойти дальше вульгарного подражания и пошлых скептических обобщений. Где обаятельные, благородные качества, которые они должны были бы унаследовать от отцов?! Быть может, прекрасное наследие в них превратилось в простое честолюбие, неизмеримо большое, исчерпавшее весь характер, лишив его силы и равновесия.

Чтобы понять значение наиболее резких различий между национальным чувством и душевными проявлениями на Западе и на Дальнем Востоке, надо проникнуть в жизнь низших народных слоев, где все еще живо и самобытно. В общении с этими кроткими маленькими людьми, преисполненными сердечной доброты, одинаково улыбающимися и жизни, и смерти, мы еще встретим духовное родство, когда дело касается простых, естественных вещей; и если мы дружески, с симпатией прислушаемся к ним, мы понемногу поймем их улыбку.