Душа Японии

Ты да я — мы неразлучны! Я долго был у тебя, но когда настал час разлуки, мне показалось, что не успел я прийти!
Ты да я — мы неразлучны! Я вспоминаю твой чай, простой чай из Уйи; мне же он казался чаем Гиокоро, золотистым, как цветок ямабуки!
Ты да я — мы неразлучны! Я шлю тебе весточку-сердце; ты — ждешь и принимаешь ее. Пусть рушится почта и рвутся телеграфные нити, — что нам до них!..

А дети резвятся как прежде. Они ловят друг друга со смехом и криком; они ведут хороводы, ловят стрекоз — привяжут их к длинной нитке и пустят; они поют припевы воинственных песен о том, как отрубают головы китайцам-врагам: «Кан, кан, боцу но, Куби во хане!»

Иногда вдруг смерть унесет одного из детей, а оставшиеся продолжают играть; и в этом великая мудрость.

Сожжение детского трупа стоит только 24 сены. На днях сожгли труп сына одного из моих соседей. Камешки, в которые он играл, лежат, озаренные солнцем, там, где он их оставил...

Как своеобразна любовь детей к камням! В известном возрасте камни — любимая игрушка всех, не только бедных детей. Каждый японский ребенок, имей он даже множество дорогих игрушек, иногда любит поиграть в камни. Для ребенка камень полон чудес; и это понятно, потому что и наука видит в камне величайшее чудо. Малютка смутно сознает, что камень гораздо сложнее, чем он кажется; и это правда. И не будь глупых взрослых людей, говорящих ему, что безрассудно привязываться всем сердцем к камням, камни никогда не надоели бы ему и были бы постоянным источником новых изумительных откровений. Ответить на все детские вопросы о камнях мог бы только очень глубокий мыслитель.

Если верить народному преданию, то сынок моего соседа играет теперь в камешки неземные, в сухом русле «потока душ», может быть удивляясь, что они не бросают теней.

В основной идее поэтичной легенды о Сай-но-Кавара заключается безусловная правда: в мире теней должна продолжаться игра, в которую играют на земле все японские дети.

Продавец трубок обыкновенно обходил своих покупателей с двумя ящиками, привязанными к двум концам бамбуковой палки, перекинутой через плечо. В одном ящике был камыш различной толщины, длины и окраски и инструменты для приспособления камыша к металлическим трубкам; в другом ящике лежал его ребенок. Он поднимал головку и улыбался прохожим, или закутанный спал на дне ящика, или играл. Мне говорили, что ему много дарили игрушек. Одна из игрушек всегда была при нем, даже во время сна, и была очень похожа на «ихаи», дощечку с именем умершего.

Недавно продавец трубок бросил свои ящики на бамбуковый палке. Он шел по улице с маленькой ручной повозкой, разделенной на две половины; в одной лежал товар, в другой — малютка. Вероятно, ребенок стал слишком тяжелым для прежнего способа передвижения. Перед тележкой развевался маленький белый флаг с надписью: «Киссру-рао-коэ» — «здесь вставляют новые трубки».

И краткая просьба о благосклонной помощи: «Отасукэ во негаймасу!»

Ребенок был весел и здоров; я опять увидел дощечку, уже так часто обращавшую мое внимание на себя. Теперь она была прикреплена стоймя к высокой коробке внутри тележки, против постельки ребенка.

Следя за приближающейся повозкой, я скоро вполне убедился, что дощечка была ничто иное как «ихаи»: солнце ярко ее освещало и отчетливо виден был на ней обычный буддийский текст. Это возбудило мое любопытство, и я попросил моего старого слугу Маниемона сказать продавцу, что у нас трубки, которые нуждаются в новом камыше. Оно так и было.

Повозка тотчас подкатила к нашей калитке, и я подошел к ней.

Ребенок не дичился даже чужого лица. Прелестный был мальчик. Он лепетал и смеялся, протягивая ручонки, очевидно приученный к ласкам. Играя с ним, я внимательно рассматривал дощечку. Это был ихаи секты шиншу с «каймио», т. е. посмертным именем женщины. Маниемон перевел китайские буквы: «Почитаемая и уважаемая на нивах совершенства в тридцать первый день третьего месяца двадцать восьмого года летосчисления Мейдзи».

Слуга между тем принес попорченные трубки. Ремесленник работал, а я наблюдал за выражением его лица. Это был человек средних лет с симпатичной, усталой чертой вокруг рта, складкой, образовавшейся от постоянной привычной улыбки, свойственной многим японцам и придающей их лицам выражение неизъяснимо кроткой покорности.

Маниемон начал свои расспросы, а не отвечать Маниемону может только дурной человек: иногда мне кажется, что вокруг невинного дорогого чела старца я вижу сияние — будто ореол босацу.