Душегуб. История серийного убийцы Михасевича

– Позвонить всегда успеешь, на то она и жена, – весело подмигнул Жавнерович, надеясь на быструю победу. С Пашкевичем как раз и не повезло, потому что он со своей женой недавно расстался. Ковалеву есть что терять, а с такими людьми всегда проще.

– Я напишу жалобу на неподобающее обращение, в нашей стране запрещены пытки, – резко заявил Ковалев, указывая на свое лицо.

– Это тебе никто запретить не может, но тут нужно всегда смотреть наперед. Жалобу, конечно, примут и рассмотрят, но это дело небыстрое. Представь, что оперативники узнают, что ты нажаловался на их чересчур эмоциональный подход к делу. Они ж точно к тебе лучше относиться не станут, правда? Да и сам посуди. Ты бы отнесся всерьез к жалобе насильника и убийцы? – все так же по-отечески добродушно отреагировал следователь. – Ты лучше расскажи, как все было на самом деле, и тебе легче станет, и нам проще.

– Пока не было суда, я только подозреваемый. Причем никаких доказательств у вас на меня нет, иначе бы вы не требовали подписать признание. Я всю жизнь был уважаемым членом общества, не пил, не курил, без дела не шлялся. С первого класса спортом занимаюсь, аттестат отличный, в школе работал, с детьми спортом занимался, женат, в армии служил. Кому из нас поверят? Кто здесь убийца? – говорил Валерий Ковалев. С каждой следующей фразой он выходил из себя все больше, но ему все же удалось не продолжить эту тираду потоком оскорблений в адрес следователя. Жавнерович смерил молодого человека насмешливым взглядом и продолжил заполнять бумаги. Воцарившаяся в комнате тишина выводила из себя еще сильнее, чем слова следователя.

Михаил Кузьмич принял вызов и сейчас уже считал своим долгом добиться от спортсмена признательных показаний. За все время службы он еще не арестовывал кого-то невиновного, еще никто не уходил от ответственности за свои преступления. Он видел, как нервно сглотнул спортсмен, когда речь зашла о расстреле, видел и то, как он рвется поговорить с женой. Рано или поздно сознается.

На следующий день им устроили очную ставку. Первым привели перепуганного Николая Янченко, который все еще не понимал, что сейчас будет происходить, но подозревал, что что-то плохое. Жавнерович предложил ему угоститься сигаретой, а это дурной знак.

Владимира Пашкевича и Валерия Ковалева привели в кабинет спустя несколько минут. Во главе стола восседал следователь. Справа от него на стуле для посетителей уже сидел Николай Янченко. Валерий посмотрел на Жавнеровича и сел напротив Николая. Владимир уселся по левую руку от Янченко и стал с интересом наблюдать за происходящим.

– Я вас пригласил сюда из-за случившегося две недели назад, как вы знаете. Возле дома Валерия Ковалева была изнасилована и убита женщина. Николай уже рассказал, как все происходило, но я бы хотел услышать от вас подробности, – размеренным тоном начал свою речь Жавнерович.

– Тебя били? – спросил Владимир Пашкевич понуро сидящего рядом Николая.

– Прекратите переговариваться, Владимир, – поморщился следователь.

– Я хочу знать, почему он это подписал, поэтому спрашиваю еще раз: тебя били?

– Пашкевич, тебе вчера мало было? Если мало, то я могу организовать продолжение в смирительной рубашке. Пусть врачи проверят тебя на вменяемость, – спокойно ответил Жавнерович и посмотрел на молодого человека тяжелым немигающим взглядом.

Это возымело эффект. На дворе стояли 1970-е годы. В зарубежных СМИ начали появляться изобличительные статьи о карательной медицине в СССР. Историй, когда активных диссидентов отправляли на принудительное лечение, в лучшем случае набралось бы несколько десятков, но вот психиатрическая экспертиза проводилась по самым разным поводам. Нужно было быть очень смелым, чтобы предпочесть клинику тюремному сроку. Человек, оказавшийся в стенах психбольницы, лишался почти всех прав. Любое его сопротивление лечению могло привести к принудительному лечению сильнейшими нейролептиками, которые могли навсегда искорежить психику. Если же пациент все еще находил в себе силы сопротивляться, его могли ввести в медикаментозную кому, а потом вывести. Так могло продолжаться долго, все зависело от стойкости организма. В прокуратуре каждого считают потенциальным преступником, а здесь всех по умолчанию считали больными. А что с такого взять? Он же даже за себя отвечать не может. Обычно злоупотребляли своей властью не врачи, но медицинский персонал, который был подвластен только главному врачу больницы. Лечение часто ставило крест на всей будущей жизни человека. Даже если ему удавалось выйти из больницы живым и относительно здоровым, он больше не имел права работать там, где ему хочется, водить автомобиль, распоряжаться своим имуществом или воспитывать детей, но самое главное, он навсегда лишался права голоса. Что бы он ни говорил, ему бы уже никто не поверил. Пашкевич понимал, что следователь «позаботится» о том, чтобы в больнице к нему отнеслись особенно «тепло». Вряд ли бы следователь хотел, чтобы его признали невменяемым, но вот три недели ада он мог ему обеспечить.