Душекрад

— Позвольте, я? — встрял вдруг эльф. — Видите ли, господин корнет, с тех пор, как около сотни лет назад господа революционеры осознали полную бесперспективность агитации среди крепостных, многие из них до такой степени отчаялись, что среди них возникли разные течения, порой весьма экзотические. Некоторые пришли к своеобразной религии: верят в пришествие некого Узорешителя, то бишь, разрушителя уз. В сущности, это очень понятно: если ты жаждешь что-то сделать, но не можешь, остается только верить, что придет некто сильный и добрый и сделает это за тебя.

— Спасибо, Рождествин, в общих чертах, верно, — Трезорцев побарабанил пальцами по столу. — Однако по всему выходит, что чист перед законом наш купец, как белый лебедь. Но чего ж ему село-то завещали? Он даже не дворянин, магией не владеет, крепостными управлять полноценно не может. Нынче, конечно, такое не диковина, но…

— А давайте я у него самого спрошу? — предложил Герман. — Хотя бы посмотрим, начнет ли выкручиваться.

— Тут надо подумать… — Трезорцев повертел пальцами в воздухе. — Тут дело такое: может быть, лучше бы его не беспокоить раньше времени… хотя… ладно, съездите-ка к нему завтра с утра, Брагинский. Разъездные получите в кассе. Он, вероятно, живет в этом Залесском нынче? Заодно осмотритесь там. Может быть, что интересное приметите. Но боже вас упаси: не давите на него, не дайте подумать, что мы его в чем-то подозреваем. Ладно, все, Брагинский свободен, а вы, Рождествин, доложите-ка еще, как у нас дело о беглых оборотнях обстоит…

* * *

В Залесское, находившееся хоть и под Москвой, но в самом деле в какой-то глуши за лесами, пришлось добираться сперва по железной дороге, затем трястись битых два часа на извозчике. Подпрыгнув на очередном ухабе и едва не вывалившись из скрипучего тарантаса, Герман невольно подумал: это как же они по таким колдобинам хрусталь-то возят? Вопрос, впрочем, остался без ответа: ни одной подводы с хрусталем по дороге не попалось.

Он ожидал увидеть обыкновенный крепостной завод: грязь, копоть, похожие на демонов из преисподней чумазые рабочие, живущие в ветхих бараках. Однако то, что открылось ему взору, производило впечатление несколько более приятное.

Здесь в самом деле отчаянно коптили несколько высоких труб, а чуть поодаль виднелись бараки, но ладные, кирпичные, даже с какими-то лепными украшениями под крышей. Территория была прочерчена, словно по линейке, несколькими улицами, правда не под прямыми углами, а как-то косо. Улицы все были чисто выметены, нигде ни соринки, а в самом центре обнаружилась пятиугольная площадь с высаженными цветочными кустами и даже чем-то вроде недостроенной беседки из цветного хрусталя, на которую смотрели окна небольшого коттеджа, служившего хозяину жильем и заводоуправлением.

В просторной и светлой приемной, куда Германа провел деловитый усатый швейцар, сидела за столом барышня в очень строгом темно-сером платье, делавшим ее похожим на монахиню. Увидев Германа, она кивнула швейцару, чтобы вышел, а затем спросила:

— Это вы, из жандармского?

В ее голосе явно прозвучало плохо скрываемое презрение, и оттого Герману девушка сразу не понравилась, хотя еще месяц назад он сам произносил слово «жандарм» примерно таким же тоном.

Герман не назвал бы ее красивой. Скучно-русые волосы, собранные в пучок, бледные веснушки и почти полное отсутствие груди — все это было не то, что ему нравится. Единственным, что могло бы привлечь внимание, были ее глаза, большие, серые, внимательные, и был в них какой-то яркий огонек, контрастировавший со скучной наружностью девушки.

Герман кивнул ей, и она попросила подождать. Он сел на стул и просидел минут двадцать. За окном слышался гомон голосов и прочий заводской шум, в соседней комнате дятлом стучал телеграфный аппарат. Было скучно, и Герман уже наладился, было, сделать девушке какой-нибудь комплимент, как она встала и, повинуясь, видимо, какому-то незамеченному им знаку из кабинета, сделала ему жест, приглашающий проходить внутрь, где и представила его хозяину.

Был это человек рослый, широкоплечий, с пышными усами, с моноклем в золотой оправе, в модной клетчатой жилетке. Вся его наружность выражала кипучую энергию, казалось, ему трудно было усидеть на месте. Было в нем что-то от застоявшегося коня, рвущегося в поле.

И надо сказать, деятельность его не прерывалась ни на секунду. В продолжение их с Германом разговора то и дело в кабинет вбегал молодой телеграфист в кожаной куртке, торопливо докладывал что-то о росте акций или покупке рельсов, Пудовский отдавал ему короткие указания, и тот тут же уносился в соседнюю комнату, откуда тут же снова слышалась телеграфная дробь. Говорили они между собой на каком-то особенном сленге, так что Герман половины не понимал.

— Чем же моя скромная персона заинтересовала жандармское управление? — спросил Пудовский, развалившись в кожаном кресле.

— Вы ведь уже слышали о случившемся с князем Вяземским? — спросил Герман.

— Разумеется, — Пудовский кивнул. — Мой стряпчий уже отправился улаживать вопрос с наследством.