Душекрад

— Почем я знаю? Вот, видишь здесь написано «защ», «сил» и прочее. Тут, видать, надо искать создателей этой штуки, чтоб понять, как именно она работает. Но я думаю, что переключатель изменяет центровку камня. Если его переставить в другое положение, он будет уже не поглощать энергию. Он ее будет отдавать.

Пару секунд они помолчали. Герман убрал прибор обратно в карман сюртука.

— Слушай, ты… никому не расскажешь об этом? — спросил он.

— Ха, поздно же ты спохватился, — Карасев усмехнулся. — Не волнуйся, я сам не хочу путаться в эту историю. Но пообещай мне одно, пожалуйста, Бражка. Если тебя… в общем, возьмут, не упоминай, пожалуйста, на допросах моего имени.

— Да о чем ты говоришь! — возмутился Герман.

— Я говорю о том, что почти неизбежно, — вздохнул он. — Если только ты не возьмешься за ум и не бросишь это все.

— У меня еще одна просьба к тебе, — проговорил Герман неуверенно. — Ты ведь общаешься кое с кем, я знаю… ну, скажем так… из подполья.

— Бог с тобой, Бражка, даже если общаюсь, ты думаешь, я об этом буду говорить с жандармом, хоть бы даже и с тобой? Да мне за такое не то что руки никто не подаст, а…

— Да я не прошу тебя мне ваши явки выдавать, на черта они мне сдались, я даже не по этой части служу. Ты вот что: просто поспрашивай осторожно, не знает ли кто-то про погибших от темпоратора людей. Кто они были? Откуда могли эту штуку взять? Разумеется, не говори никому ничего про пистолет, но ты же можешь просто послушать. Я уверен, что в тех кругах много говорят о той перестрелке.

— В тех кругах, Бражка, с кем попало не говорят, — вздохнул Карасев. — Ох, и втянешь же ты меня в беду… ну, да ладно. Как я тебе откажу, когда ты в такую кашу влез обеими ногами? Поговорю, поговорю. Что смогу — выясню. Но ничего не обещаю. И если ты захочешь потом с кем-то из подполья объясниться или прибор им вернуть, то будь добр сам, меня уж не впутывай, ради бога.

Герман схватил руку Карасева и крепко сжал ее.

— Ты настоящий друг, — проговорил он.

— Брось! — Карасев смущенно отмахнулся. — Не люблю я этого всего. Сказал, сделаю — значит, сделаю. Ладно, хватит об этом. Расскажи лучше, что там, жалованье хоть нормально платят в жандармах-то?

Глава шестая, в которой появляется человек будущего

Двадцатого мая двести второго года было первым днем, когда Герман явился на службу в спешно пошитом, с иголочки, лазоревом мундире корнета — чин был присвоен ему по факту назначения. Мундир сидел восхитительно, мгновенно превращал Германа из городского бездельника в служителя закона и вообще крайнего молодца, так что он даже сам собой в зеркале слегка залюбовался. По улице шел, небрежно насвистывая и глядя на то, как реагируют прохожие дамочки. Некоторые очень даже оглядывались, хотя одна, по виду курсистка, наоборот скорчила презрительную мину.

Это напомнило Герману его собственные размышления о том, как ему к своему новому мундиру и вообще к новому положению относиться. Кто он теперь: слуга престола? В студенческой среде это выражение было едва ли не ругательным. Или же он просто пересиживает в жандармах, покуда явится возможность поинтереснее? С этим стоило хорошенько разобраться. Но не сегодня — сегодня можно было пройтись, демонстрируя аристократическую осанку и любуясь тем, как почти летнее уже солнце играет на золоченых пуговицах.

Перед службой завернул к отцу — тот похвалил, обнял, так расчувствовался, что едва не прослезился. Сам спросил, не нужно ли денег по случаю таких расходов, но Герман небрежно отказался. И то сказать: подъемные он получил хорошие, а отцу хотелось продемонстрировать независимость.

Наконец, явился в управление и сразу же понес в кабинет начальника законченную вчерашним вечером справку. В кабинете обнаружил сидящего нога на ногу Рождествина — выходило, явился как раз вовремя, можно было обсудить все дело. Трезорцев, видимо, тоже так решил и кивнул, указав Герману на венский стул с потертой казенной обивкой.

— Ну-с, продолжайте, Рождествин, — сказал он, побарабанив пальцами по зеленому сукну широкого начальственного стола, заваленного кипами бумаг. — Брагинский пусть послушает, он по тому же делу работает.

Эльф стал излагать сухо и кисло. Похвастаться ему было нечем. Из доклада выходило, что явился он к баронессе, был принят ею лично, однако разговора не получилось. Едва поручик стал ее расспрашивать о том, где она была в ночь убийства и какие отношения связывали ее с покойным, как баронесса — кстати, в самом деле демонически красивая дама — тут же холодно, но жестко потребовала, чтобы ей сообщили, является ли она подозреваемой, и на каком основании ей делаются подобные вопросы. Поручик, блюдя наставления Трезорцева, ничего ей не сказал об имеющемся против нее свидетельстве, а кроме этого предъявить ей было нечего, разве что финансовые счеты с покойным. На них-то эльф и сослался, однако баронессу эта ссылка не убедила, и она сказала, что для прояснения финансовых дел пришлет в жандармерию своего управляющего, а сама она не всех своих должников даже и по именам знает.