Души

Гедалья попытался было остановить его, но перепуганный Меир шептал ему прямо в ухо:

– Обручальное кольцо я вам отдал – чего уж больше? Мне что, шкуру с себя содрать? Так она дорогого не стоит! Что у вас за подходы такие… как… как… Вы кто, варвары? Варвары вы? Кто вы?

Тут к Гедалье рванулся уязвленный сочинитель, словно узрев в нем союзника.

– Вот явно не подкупленный парень. Прости, мне нужна твоя помощь. Грамоте разумеешь, так? И не слепой, не про нас будет сказано? Так прочти-ка нам, пожалуйста, что здесь написано! – Сунув Гедалье свою книгу, он указал на одну из нижних строк на открытой странице и добавил: – И читай громко, я хочу, чтобы все услышали, как поругана моя честь!

Гедалья прочитал: “…если же угодно тебе отдалить от себя всякие подобные злые хворобы, поражающие тело, то у меня один совет тебе, достопочтенный читатель, – соверши прелюбодеяние”.

Сочинитель выхватил книгу из рук Гедальи и возопил:

– Выбросить эту книгу в Каналь Гранде, вот что с ней надо сделать! Весь мой труд коту под хвост! Это мой совет читателю? Совершить прелюбодеяние? Прекрасно! Я обратил грех в заслугу. Может, мы еще снабдим читателя картой с указаниями, как добраться до Руга-деи-Спецьери?

Сочинитель назвал место в Венеции, где принимали своих клиентов donne di mondo – публичные женщины.

– Я понимаю вашу досаду, – заметил издатель. – Но тут же пропущено одно-единственное слово, можно ведь…

– Господа, это не одно слово, которое вы тут пропустили, – отрезал сочинитель, – вы разрушили целую жизнь.

– Лучше научиться на ошибке, чем ошибиться в учении, – глубокомысленно сказал печатник.

– Из-за таких вот ошибок этот город и утратил свое величие. Лучше бы я напечатал мою книгу в Амстердаме. Я хочу знать, кто набирал эту страницу! – обрызгал собравшихся слюной сочинитель. – Это она? Вон та женщина?

Только сейчас Гедалья заметил ее. Такую, как она, нетрудно узнать даже со спины. Дочь Меира Бассано сидела верхом на печатном прессе, слово мифологическое существо. Еврейская девушка, работавшая зецерин, наборщицей, была из ряда вон выходящим явлением, хотя и не вовсе немыслимым, особенно с учетом того, что трудилась она под одной крышей со своим отцом. Тем не менее Гедалья был поражен. Когда два дородных человека оказываются одновременно в одном небольшом пространстве, их словно связывает некая незримая линия экватора, и мир становится тесен.

Точь-в-точь как Гедалья, она была одета не по сезону: выцветшая нижняя рубаха, длинное платье пшеничного цвета и поверх – оливковый жакет с длинными рукавами. Ее непокрытые волосы оказались сочного рыже-каштанового оттенка.

– Так это она нанесла увечье моему дитяти? – визжал сочинитель.

Девушка оставила работу и повернулась к мужчинам. Тень ужаса промелькнула на ее лице, когда она заметила Гедалью. Грудь ее вздымалась и опадала, а с ней колебалось и все ее тело. Подобно своему отцу, она заключила, что сын ростовщика пришел в печатню, дабы злокозненно напомнить им, что, если долг с процентами не будет уплачен в срок, они продадут кольцо любому, кто даст за него самую высокую цену.

– Это моя оплошность, я пропустил “не”… – признался криворотый печатник. – Ну, ошибся. Так что теперь, побить меня камнями?

– Необязательно побивать камнями, – с горечью пробормотал сочинитель, – можно утопить. Воды в Венеции хватает.

– Вы бы успокоились, уважаемый, – примирительно сказал издатель, – вам, евреям, только на ярмарочных подмостках выступать со всеми вашими представлениями. Почему нам не сесть и не выпить, как вы говорите, а гут бисл ма́шке?[57]

Сопротивление сочинителя дало трещину, и они вышли, оставив в цехе преисполненного чувством вины криворотого печатника, разгневанного Меира Бассано и его задыхающуюся дочь.

– Господин Бассано, у меня тут есть кое-что, что, по всей видимости, принадлежит вам, – без промедления начал Гедалья, – недавно заходил к нам в лавку один еврей, имени которого я не стану называть, дабы не навлечь на него больший позор, чем он сам навлек на себя…

Губы Меира изумленно округлились, словно для поцелуя. До него дошло, что Гедалья затеял какую-то игру, но не понимал, какие в ней правила.

– Он пожелал заложить вот это. – Гедалья вынул кольцо из кожаного кошеля, свисавшего с его пояса. Меир не раскрыл рта, дочь его сделала шаг вперед.

– Что это, обручальное кольцо? – спросил криворотый.

– Вы не поверите, – Гедалья поднес кольцо к его глазам, – еврей, пожелавший заложить кольцо, освященное самим Господом, да будет благословен!

– Нынешние евреи… – зацокал печатник, – если бы они могли вынуть у себя какой-нибудь орган из тела ради еще одного кона в фаро, то пошли бы и на это. И вы согласились принять кольцо в заклад?

– Не я руковожу делом, как вам известно, а мой отец. Но мне это не давало покоя, – продолжил Гедалья. – Я пошел к тому еврею, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. И вынудил его сказать мне, чье это кольцо. В конце концов он выпалил мне имя госпожи Бассано, да продлятся ее дни.