Души

– Как зовут этого человека? – вмешалась дочь Меира. – Его же под суд нужно отдать! Откуда он узнал, что это кольцо моей матери? Украл его из нашего дома?

На миг Гедалью охватило изумление. Ведь дочка знала, что кольцо заложил ее отец, разве она сама не пришла забрать его? Но в следующий миг Гедалья осознал, что девушка, в мудрости своей, подхватила его игру ради отца, дабы не дать тому предстать пред ней в постыдной наготе.

– Не стоит тебе занимать этим свою маленькую головку, – успокоил ее Меир, пусть ее голова и была, бесспорно, значительно больше средних голов. – Главное, этот юноша здесь…

– Гедалья.

– Главное, что праведный Гедалья вернул нам потерянное кольцо. – Меир сжал кольцо в ладони, обнял Гедалью и прошептал ему на ухо:

– Верно ли я понимаю, что твой отец ни сном ни духом не знает, что…

– Не беспокойтесь, – ответил Гедалья тоном опытного преступника, – оставьте это мне, я все улажу.

– Праведный ростовщик… Что еще нам уготовано увидеть в этой жизни? Немого гондольера? – поразился криворотый и шумно задышал, видно снова вспомнив допущенную им опечатку.

Он кивнул всем и вышел из цеха.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал Гедалья.

– Может, благословим Создавшего плод виноградный по случаю возвращения пропажи? – Меир заметался, пока не вспомнил, что бутылку забрали в соседнюю комнату, где все еще толковали между собой сочинитель и издатель. – А, я не представил тебе мою дочь – Гейле, она работает здесь вместе со мной. Отвечает за… Доченька, почему бы тебе не открыть уважаемому гостю тайны печатного ремесла, пока я сбегаю за бутылкой?

– Спасибо за кольцо, – сказала Гейле, когда они с Гедальей остались одни.

На какое-то время воцарилась неловкая тишина.

– Если тебе это интересно, вот это – печатный пресс.

Девушка указала пухлыми пальцами на большой деревянный пресс, стоявший в круге солнечного света, проникавшего в сумрачный цех. Свет этот придавал ее лицу золотистый оттенок, словно его намазали чистым медом. Гедалье казалось, будто она вся слеплена из теста и что можно вот так вот отщипнуть кусочек от ее щеки и отправить в рот. От ее волос исходил приятный аромат розмарина – в мире, не знавшем шампуня.

– Здесь мы храним шрифты.

Гедалья вытянул из разбитой на ячейки коробки букву “гимель”. Покрутил между пальцами, буква была гладкая.

– Что ты сейчас набираешь? – поинтересовался он.

– Шулхан Арух. Эвен ха-Эзер. Заповеди отношений между мужем и женой[58].

– Ты это и читаешь?

Из соседней комнаты неслись обрывки спора: “Этого мало!” – “Это мое последнее предложение!”

В окне показалось прокопченное лицо, и беззубая глотка разразилась криком: “Абаджиджи!”

Гейле испуганно взвизгнула. Когда же торговец сушеными фруктами двинулся дальше своей дорогой, оба рассмеялись. Гедалья с трудом удерживался от того, чтобы не разглядывать ее фигуру, так похожую на грушу. До сих пор он полагал, что совершенная женская красота высечена в формах узкобедрой мраморной женщины с аккуратным вздернутым носом и острой грудью, точно очерченными зубилом ваятеля. Однако пока разум занят философствованиями, тело успевает постичь неоспоримую реальность. Гейле выпростала прядь волос, собранных в узел, накрутила ее на палец и словно непроизвольно сунула кончик в рот.

Души дорогие, не судите меня строго, если я немного задержусь на этом движении. А ведь верно: кто сказал, что праматерь наша Ева не накручивала так волосы на палец и не жевала их кончик? Женщины, они и есть женщины. Но это движение девушки втолкнуло Гитл в коридор памяти Гедальи. Много лет он ожидал намека из того мира, знака, доказывавшего бы, что все это – не горячечное наваждение. Он узнал ее сразу, эту жующую волосы худышку, как будто они никогда и не расставались. Но сколько времени минуло с тех пор, когда это происходило… Боже, сколько времени!

Гитл-Зисл, взмолился он, можешь вернуться ко мне попозже? Ну же, девочка, прекрати смотреть на меня так, если ты в раю с мамой и папой, скажи им, что я сдался, покорился, скажи, что меня теперь зовут Гедалья, что я с трудом могу что-нибудь вспомнить. Весь мой разум забит шишками. Я не усердствую с благословением на еду, не всегда совершаю омовение рук перед трапезой, порой я пропускаю молитвы. Нет, не говори им, ты все равно не поймешь всего этого, Гитл, ты навеки останешься семилетней девочкой, скажи им только, чтобы помолились о спасении моей души, и, если сможешь, возвращайся ко мне как-нибудь потом, в другой раз, хорошо? Приходи завтра, ладно, Гителе?

И она исчезла, его маленькая послушная сестренка. Понятливая девочка.

– Что-то случилось? – спросила Гейле, вынимая изо рта прядку и оставив на щеке поблескивающую полоску слюны.

– Что? Нет-нет.

Гедалья сосредоточил взгляд на свинцовых буквах, выстроившихся на деревянной доске и на листе бумаги под ними. Мир перевернулся? Нет, просто буквы на печатной доске расположены в зеркальном отображении. Гейле протянула руку, чтобы поправить непокорную букву, и задравшийся рукав обнажил красные рубцы на ее правом запястье. Гедалья зачарованно уставился на странные шрамы, и тогда…