Душка Адольф

Сидя в первом ряду на восточной стороне стадиона, не снимая рук с панели управления звуком, режиссёр ждал. Ждал он уже два часа и теперь начинал чувствовать себя усталым и одураченным. Он услышал, как продюсер сказал:

— Поехали домой. Всё это чистый идиотизм. Он не придёт.

И услыхал свой ответ: — Придёт. Не может не прийти.

Но сам он в это уже не верил.

Пластинки лежали у него на коленях. Время от времени он брал какую-нибудь из них и ставил на проигрыватель, и тогда из рупоров по обоим концам стадиона начинала бормотать толпа или играл оркестр, не громко, нет — это будет позже — а очень тихо. Потом он снимал пластинку с проигрывателя и принимался ждать снова.

Солнце опустилось ниже. Кровь на облаках стала густо-алой. Режиссёр старался не замечать. Грубая ирония природы была ему не по нутру.

Старый продюсер зашевелился наконец и огляделся вокруг.

— Так вот, значит, какое оно, это место. Тогда, в тысяча девятьсот тридцать четвёртом, это было как раз то, что им было нужно.

— То самое. Угу.

— Я помню те документальные фильмы. Да, конечно. Гитлер стоял… где? Вон там?

— Там стоял.

— А вон там ребятня и мужчины, а вон там девушки, и работало пятьдесят кинокамер.

— Пятьдесят, ровно пятьдесят. Боже, как жаль, что меня не было там, среди факелов, флагов, людей, кинокамер!

— Марк, Марк, это ты так шутишь?!

— Нет, Арчи, не шучу! Тогда бы я подбежал к душке Адольфу и сделал с ним то же, что и с этим свинячьим актёришкой. Ударил бы его в нос, потом в зубы, потом в пах! Камеры готовы, Лени? Действие! Хрясь! Мотор! Трах! Это за Иззи. Это за Айка. Камеры работают, Лени? Прекрасно. Бах! Можешь печатать!

Они смотрели на огромное пустое бетонированное поле, по которому, подгоняемые ветром, шастали, как призраки, несколько газетных листов.

Вдруг у них перехватило дыхание.

Далеко-далеко, на самых верхних трибунах, появилась фигурка.

Режиссёра словно приподняло с места, но он тут же заставил себя сесть назад.

В последнем свете дня было видно, что фигурка передвигается с трудом. Как раненая птица, она заваливалась в сторону, и одна рука, согнутая в локте, будто поддерживала бок.

Фигурка остановилась, ожидая чего-то.

— Ну же, — прошептал режиссёр.

Фигурка повернулась спиной, готовая обратиться в бегство.

— Нет, Адольф, нет! — прошипел режиссёр.

Одна его рука сама собой прыгнула на панель управления звуковыми эффектами, другая — к музыке.

Тихо заиграл военный оркестр. «Толпа» забормотала и задвигалась.

Адольф далеко наверху окаменел.

Музыка заиграла громче. Режиссёр переключил что-то. Гомон толпы стал сильней.

Адольф снова повернулся к ним лицом и вгляделся, прищурившись, в плохо различимое теперь поле стадиона внизу. Наверно, он увидел флаги. А теперь увидел факелы. А теперь — ожидающий его помост с микрофонами, двумя дюжинами микрофонов, среди которых настоящий только один.

Во весь голос ревела медь оркестра.

Адольф спустился на ступеньку:. Толпа неистовствовала.

«Боже, — думал режиссёр, глядя на свои руки; то сжимаясь в кулаки, то разжимаясь, они прыгали по верньерам и кнопкам. — Боже, что я сделаю с ним, когда он спустится? Что, что?»

И потом, как в бреду, мысль: «Чушь. Ты режиссёр. А это он. И это на самом деле Нюрнберг. Ну, так…?»

Адольф спустился ещё на одну ступеньку. Медленно-медленно рука его поднялась и замерла в нацистском приветствии.

Толпа обезумела.

После этого Адольф на своём пути вниз не остановился уже ни разу. Он пытался спускаться величественно по этим сотням ступенек, но это ему не удавалось — он прихрамывал. Ступив, наконец, на поле, он поправил фуражку, отряхнул мундир, ещё раз приветствуя ревущую пустоту, поднял руку и заковылял через пустое поле к дожидающемуся его помосту.

Шум толпы стал ещё громче. Оркестр откликнулся оглушительным биением меди и ударных.

Душка Адольф прошёл в двадцати футах от места в нижнем ряду трибун, где сидел и крутил переключатели режиссёр. Тот пригнулся, чтобы Адольф его не увидел. Но нужды в этом не было. Крики «зиг хайль» и звуки фанфар непреодолимо влекли фюрера к помосту, где ожидала его судьба. Он шёл теперь выпрямившись, и хотя форма была помятая, повязка со свастикой надорвана, усики словно изъедены молью, а волосы в беспорядке, это был сам старый Вождь и никто другой.

Вдруг продюсер встрепенулся и подался вперёд. Зашептал. Показал рукой.

Далеко наверху, у самого края стадиона, появились трое.

«Боже, — подумал режиссёр, — да вот и вся компания! Те, кто захватил Адольфа».

Кустистые брови, раненый шимпанзе и толстяк.

Господи! Режиссёр заморгал. Геббельс, Геринг, Гесс. Трое сорвавшихся с цепи, трое недоделанных похитителей пялятся вниз, на… кого?

Адольфа Гитлера, взбирающегося на помост к бутафорским микрофонам и только одному настоящему, между тем как расцветали огненными качающимися цветами факелы, капали смолой и дымили в холодном октябрьском ветре, а над ними, как четыре колокола на четыре стороны света, раскрыли свои зевы громкоговорители.