Два лика Рильке

Лу советует Райнеру поехать в Италию для самообразования, и он едет во Флоренцию, где в течение двух месяцев изучает памятники искусства в качестве живых и живущих, размышляет, ведет подробный дневник, где каждый слог и каждое дыхание овеяны присутствием возлюбленной и посвящены ей. «Ты для меня не одна цель, нет. Ты – тысяча целей. Ты – всё, и во всем я нахожу тебя, и во мне тоже всё, и это всё я дарю тебе, непрерывно продвигаясь тебе навстречу», – так пишет он ей оттуда. Впрочем, ярче всего его энтузиазм, воистину сакрального внутреннего свойства, ощутим в потоке стихов, спровоцированных бытием Лу и частью ей сразу отправляемых. (Поток этот лился несколько лет подряд). Напомним в этом смысле самое известное стихотворение, которое по ее совету Рильке включил позднее в «Часослов» в качестве монашеской молитвы (ибо дух книги – архаика интуитивно постигаемой русскости как замедленного самостановления Бога).

Глаза мне погасишь – тебя буду видеть не хуже.
Мне уши засыплешь – тебя я услышу, услышу.
Оставишь без ног, поползу к тебе – я тебе нужен.
Отнимешь язык – я молитву сквозь зубы возвышу.
Пусть руки сломаешь, но все ж не расцепишь объятий:
я сердцем тебя обниму не слабей, чем руками.
Взорвешь мое сердце, но мысль будет в такт ему биться.
И если сожмешь мои мысли пожара тисками,
всей кровью моей понесу твои лики и лица.

Среди немногословных оценок поэтом главной женщины своей судьбы есть два признания в письмах к княгине Марии фон Турн-унд-Таксис. 29 июля 1913: «… Потом я был восемь дней в Геттингене у Лу Андреас-Саломе, я мог бы много об этом рассказывать самого чудесного. Что за восхитительное удовольствие иметь возможность созерцать и постигать эту женщину, наблюдать, как всё, что приносят ей в нужный момент книги и люди, она разворачивает к душевному сочувствию, постигая, любя, бесстрашно продвигаясь среди самых обжигающих тайн, которые ничего ей не делают, лишь озаряют ее чистым огненным сиянием. С тех давних пор, как она встретилась мне впервые, став для меня чем-то бесконечно значимым, я не знаю и не знал никого, кто бы в такой же степени держал жизнь на своей стороне, познавая и в нежнейшем, и в самом ужасном ту единую силу, которая маскируется, но всегда, даже когда убивает, остается и пребывает дающей…» Или вот 24 мая 1924 из своего замка Мюзот посреди разговора о фрейдовском психоанализе: «…Вы знаете, насколько недоверчиво и отстраненно я сам отношусь к этой сфере; из всех практикующих я делаю исключение лишь для госпожи Андреас-Саломе: она – одно из чудеснейших существ, мне повстречавшихся; Вы знаете (я часто рассказывал Вам о ней), что нашей с ней дружбе тридцать лет и что все мое развитие вне влияния этой незаурядной женщины не смогло бы пойти теми путями, которые привели к нынешнему. Лу Андреас (сейчас она пожилая мудрая женщина) нельзя назвать «ученицей» Фрейда, скорее она одна из его старейших сотрудников. В ее поразительной и индивидуализированно развитой духовности самые значимые находки Фрейда обрели свою собственную оригинальную значимость, быть может, наиболее широкую и закономерную из всех, какие им подобают, будучи одновременно основательнейше целящими. Среди немногих швейцарских психоаналитиков госпожа Андреас единственная нееврейка, осуществляющая лечение совершенно особым образом – с той совестливостью, проникновенностью и самоотверженностью, которые вне сравнения…»

Религиозное переживание жизни в жажде прорыва к подлинности самого себя – так можно было бы назвать то, что объединяло Рильке и Лу Саломе. А на более естественно-повседневном языке это можно было бы определить как поразившее их узнавание друг в друге корневого свойства потрясенности бытием, потрясенности этой мистерией.

Поэт как инопланетянин и охотник

И все же поразительно, сколь чутко действовал Рильке в отыскании именно этой формы человеческого вещества, сколь похож он был при этом на охотника. Ведь на самом-то деле личностью Лу Саломе он заинтересовался, еще не видя ее и не зная, но лишь читая ее тексты: точно так же, как потом будет происходить со многими его возлюбленными, втянутыми в романтическую влюбленность через книги поэта. Разузнав ее адрес, он стал регулярно писать и отправлять ей стихотворные раздумья, пытаясь втянуть в диалог, оставаясь при этом существом анонимным. А уже на следующий день после личного знакомства юный Рильке пишет и отправляет ей страстное размышление на тему знаменательного (так ему кажется) совпадения ее идей в эссе «Иисус как еврей» и его интуиций в стихотворном цикле «Видения Иисуса».