Два лика Рильке

Есть ли мы, Лулу, иль в нас бродяжат
только образы и в вёдро, и в ненастье?
Сквозь сердца, распахнутые настежь,
Бог идет, крылами ноги вяжет.

Это тот, кто сам берет поэтов;

прежде чем они себя познали,
он их узнает и в сущность дали
посвящает всей безмерностью обетов.

Лишь ему дана здесь власть такая –

непроявленному высветить дорогу.
Словно ночь меж днями вдруг вставая,
между наших жизней возникая,
шевелит он в нас созвездья строго.

В нас с тобою будит он поэта.

Возгораемся тихонько в огнь волненья.
Вдруг бросает нас сквозь птиц своих рассвета
в ливень лиц, где лепет пробужденья.

Или:

По облитому внезапно красотою саду
ты несешь, плоды в себе скрывающая дева,
мое сердце истомленное к глубокому колодцу.

Я же в это время с твоим сердцем пребываю,

с животворным сердцем в гуще сада,
бесконечно изобильного цветами.

Как мальчишка, чующий в себе талантов клады,

что еще не тронуты началом их касанья,
так держу я сердца твоего дары и тайны.

Ты же в это время движешься с моим

к глубокому колодцу. Но вокруг обоих нас –
мы сами: этот сад прекрасный.

Неужели что-то здесь – не мы? Мы – эти звезды,

те, что по ночам беседуют и с садом, и с травою,
мы – и эти сумерки, и мрак вокруг звезды высокой.

Мы с тобою – реки в странах иноземных,

мы с тобою – горы в этих странах и долины,
а за ними – снова эта даль, которой нету ближе.

Нет, поодиночке мы – не ангелы с тобой, но вместе

образуем ангела любви, любви, что наша;
я походкой стал его, ты – губ его рассветным цветом.

Тантрик, но германский ли?

Кое-что об эротическом символизме. В частности о постоянном у Рильке образе башен и колоколов. За месяц до встречи с Лу Саломе он писал:

…………………………………………………………
Безмолвны башен древние просторы.
Но верю я: колоколов набаты
в меня ворвутся, почвою закляты.
Вот почему ищу тебя я – ту, чьи взоры
разбудят в меди гулы и пассаты.

Эротически-тайный перезвон колоколов очевиден. Особенно, если вспомнить фольклорный оборот речи: так бежал, аж колокола гудели. В стихотворении «Подруге», посвященной Лулу, образ башни и тяжелых колоколов продолжается:

В его могучей первой юношеской башне
еще висит тяжелый колокольный такелаж.
Стань изобильем, ширью бури невчерашней,
наполни чувствами взволнованный пейзаж,
простор пространств, чья воля – освеженье.

То сердце хочет, тихой жаждой зрея

стать там, где нет меня, стократно сотворцом.
Мучительно растет во мне ближайше чей-то дом,
всё больше становясь, всё слаще, всё мудрее,
и вот уж то не я – сплошное изверженье.

Образ сердечно-фаллического энтузиазма, приводящего к извержению «сердечной» спермы, здесь ничуть не прихоть фантазии. Сравним с четвертым стихотворением из цикла так называемых Семи фаллических гимнов 1915 года, что долгое время были табуированы рилькеведами: