Два Парижа

In nova fert animus mutatas dicere formas corpora.

Publius Ovidius Naso, «Metamorphsae»[97]

Совершенно неожиданно я получил от одного моего приятеля с Корсики (о нем я, быть может, расскажу когда-нибудь отдельно), деловое предложение.

Он имел там в горах дом – вернее, избушку, – в лесу, в которой и жил в одиночестве. Сейчас ему нужно было уехать месяца на полтора-два за границу, и он готов был предоставить мне в полное распоряжение свое жилище. Его это даже весьма устраивало, чтобы я охранял его обиталище и при случае мог бы выполнять кое-какие его поручения на месте. Причем, он обещал оставить мне большой запас консервов и продуктов; а в остальном потребное можно было доставать в лежащей неподалеку деревне.

Хотя приглашение и застало меня врасплох, оно показалось весьма соблазнительным. Я как раз начал писать большую лингвистическую работу. Материал был у меня подобран; я нуждался в спокойствии и уединении; а это в Париже являлось трудно достижимым.

Проездом в столице, мой приятель со мной повидался; вручил мне ключи, и я, сев на следующий день на самолет в Орли, еще засветло вышел из автобуса на крутом перевале в центре Острова Красоты, откуда до моей новой резиденции было уже рукой подать.

Первые дни я чувствовал себя превосходно, и рукопись под моим пером быстро накопляла число исписанных страниц.

Позже, однако, мне стала вспоминаться фраза Онегина:

– Да скука, вот беда, мой друг!

В самом деле, трудиться 12 часов в сутки никому невмоготу. Усевшись за стол на заре, я после обеда, тем более в сумерки, убеждался, что рука устала писать, глаза – читать, и что необходим отдых и хоть какое-то развлечение.

По счастью, тут наметился и просвет. Поблизости, – версты две через лес, – находилось учреждение вроде отеля или скорее санатории, главным образом для туристов. В летний сезон оно бывало обычно переполнено, но в данный момент, в начале осени, – почти пусто. В нем застряла только, на относительно длительный срок, одна американская пара, муж с женой.

Зато постоянно пребывал там молодой доктор, состоявший у хозяев на службе. Он на эту должность согласился, в основном, в силу страсти к энтомологии, орнитологии и прочим отраслям натурализма, изучая местную фауну и немилосердно подстреливая различных птичек, пополнявших его коллекцию. Звали его Пьер Аньелли.

Мы с ним быстро сошлись в характерах, и я нередко заходил к нему поболтать, тем более что он располагал правом бесконтрольно распоряжаться довольно богатой библиотекой при отеле, откуда и снабжал меня книгами, – преимущественно детективными и авантюрными романами по-французски, по-английски и по-итальянски.

Вот раз, когда за окном уже сгущалась тьмам, и когда я убедился, что у меня голова больше не переваривает изучения индоевропейских и малайско-полинезийских корней, я вышел на тропинку, с намерением его посетить.

Врач встретился мне со своим заряженным дробью ружьем, почти на полдороге, близь опушки; здание санатории уже виднелось невдалеке.

Мы поздоровались и завязали разговор о последних политических новостях; но скоро наше внимание оказалось отвлечено несколько непривычной картиной.

Высоко над лесом парила летучая мышь; но полет ее был какой-то вовсе причудливый; заплетающийся и спотыкающийся, похожий на танец, с движениями то вверх, то вниз, то в одну, то в другую сторону.

Прежде, чем я успел его остановить, доктор поднял ружье и выстрелил.

Членистокрылое дернулось в воздухе и стремительно стало падать. Миг – и оно скрылось за верхушками дерев.

– Ну, зачем вы? – не сдержался я попенять приятелю. – Ведь всё равно ее теперь не найти! Да вы же вроде бы летучих мышей и не коллекционируете.

– И впрямь, – несколько сконфуженно отозвался мой собеседник, – сам не знаю, что меня подбило.

– Вы ведь ко мне? – сказал он после минутной паузы, – пойдемте!

Мы не успели открыть дверь, как к моему другу подскочил высокий и плотный рыжий мужчина, явно находившийся в состоянии крайней растерянности.

– Доктор, доктор! – вскричал он с сильным английским акцентом, – помогите! Моей жене худо… она при смерти…

– Ну, не волнуйтесь зря, мистер Симпсон! А вообще я ведь уже не раз предупреждал и вас, и вашу супругу, что нельзя пить столь неумеренно, как она. Это неизбежно должно плохо кончиться! Посмотрим, однако, что с нею.

Оба поспешно прошли внутрь, и я, поколебавшись, за ними последовал. Мы оказались в комфортабельно обставленной спальне, где на широкой постели лежала без чувств полуодетая женщина, вероятно, прежде красивая и еще далеко не старая, – лет на 35, – но с лицом уже сильно поношенным.

Медик склонился над нею и стал ее внимательно осматривать: лицо его принимало всё более и более серьезное и озабоченное выражение.

– Странно, – промолвил он как бы про себя. – Вид такой, будто произошла сильная потеря крови. Тогда как никаких следов кровотечения не заметно.

В самом деле, ни на одежде, ни на одеяле или простынях, ни на полу, ни малейшего красного пятнышка не было видно.