Два Парижа

Новикова питала ко мне некоторую слабость. Как-никак, мы были соотечественниками, а главное, я посещал также курс тагальского языка, который она вела, и был там в числе ее лучших учеников.

– Если вы очень хотите, я могу вам дать один адрес…

Мы остановились в амбразуре окна, она вырвала листок из блокнота и, написав на нем несколько строк, сложила и протянула мне.

– Но заметьте, – добавила она, – что я вам отнюдь не советую туда обращаться. Лучше воздержитесь!

Записка не была заклеена, и я ее позже прочитал.

В ней содержалась вежливая просьба принять ее студента, – имя рек, – интересующегося проблемами оккультизма, и ответить, в меру возможности, на возникающие у него вопросы. На оборотной стороне стояло имя адресата, – Шамсуддин Тахари, – и название улицы на юго-восточной окраине Парижа.

* * *

Очевидно, предостережение Новиковой застряло у меня в подсознании, произведя более сильное впечатление, чем я в том себе отдавал отчет.

Во всяком случае, я спрятал записку в ящик письменного стола, и несколько месяцев ничего не предпринимал.

Однако потом, в один ненастный вечер в начале осени, я наткнулся на этот листок среди других бумаг, и любопытство потянуло меня выяснить дело.

Дом стоял особняком от проходившего мимо шоссе: большое, темное здание…

Портье, юноша с лицом темно-бронзового цвета и слегка раскосыми глазами, оглядел меня с явным любопытством и пригласил войти.

Проведя меня внутрь по коридору с несколькими поворотами, он приотворил одну из выходивших туда дверей, что-то доложил на незнакомом мне языке и, отступив в сторону, жестом указал мне дорогу.

Шамсуддин Тахари оказался плотным широкоплечим мужчиной среднего роста с большой черной бородой, с чалмой на голове, одетым в кафтан азиатского покроя.

– Меня направила к вам мадемуазель Новикова, – несколько смущенно начал я.

К моему удивлению, он вышел из-за письменного стола, за которым сидел, и отвесил мне низкий, почтительный поклон.

Еще более меня изумили его последующие слова:

– Мы вас ожидали… Церемония сейчас начнется. Прошу вас следовать за мною!

Я чувствовал, что тут что-то не в порядке. Но он не дал мне времени возражать.

Лестница, по которой он повел меня вниз, казалась бесконечной. Погреб, – или, вернее будет сказать, подземелье? – куда мы спустились, имел, по меньшей мере, два этажа.

В конце пути мы очутились в обширной тускло освещенной зале.

Присутствующие, – трудно было определить, сколько их, – скрывалось в полумраке, стоя вдоль стен. Все они, мужчины и женщины, были закутаны в длинные темные одежды, не позволявшие судить об их наружности.

Из-за величины помещения, они казались немногочисленными, хотя их и было, видимо, несколько десятков.

Мы двое остановились у входа, едва переступив порог.

Сразу раздалась приглушенная музыка, и хор затянул заунывный гимн.

В центре залы высилась огромная статуя из черного камня, – может быть, из базальта? Это было изваяние, довольно грубо исполненное, женщины в длинном, ниспадающем складками плаще.

Выделялось ее лицо с полузакрытыми глазами; на губах, казалось, играла злорадная улыбка.

Перед нею виднелся широкий алтарь, к которому вело несколько ступеней.

Вскоре музыка стихла; отделившись от остальных адептов, на середину выступил и простерся у алтаря обнаженный до пояса молодой человек с тонкими чертами лица индийского брамина. Протянув вперед руки, он громко произносил, словно бы заученные наизусть, фразы, вкладывая, однако, в них искреннюю страсть:

– О великая, о могучая богиня, чье имя мои уста не смеют произнести! Приношу тебе в жертву мою душу; употреби ее согласно воле своей и установленному тобою закону! Я рад принять страдания, предназначенные для очищения предаваемого тебе духа!

Едва он закончил, к нему подошли двое приземистых бородатых мужчин в желтых тюрбанах и в полосатых, черных с белым, халатах, проворными движениями уложили его на алтарь лицом вверх и туго привязали кожаными ремнями к выдававшимся по бокам крючьям.

Затем начался кошмар, от которого я остолбенел и о котором посейчас вспоминаю с дрожью ужаса.

Один за другим, возникая из мрака, фигуры идолопоклонников приближались к подножью статуи и наносили лежавшему на алтаре страшные удары, кто плетью, кто гибким прутом, очевидно из бамбука.

Несчастный, обливаясь кровью, сперва молчал, затем стонал, сначала громко, потом уже еле слышно.

Внезапно откуда-то выскочил маленький человек с дикими глазами и густыми всклокоченными волосами смоляного цвета, голый, кроме набедренной повязки с козлиной бородкой и свисающими вниз усами.

В руках он держал инструмент, вроде вертела, изогнутого несколькими изгибами наподобие штопора.

Несколькими танцующими прыжками, несколько раз повернувшись юлою вокруг себя, он подобрался к жертве и всадил ей свое орудие в живот.

Несчастный захрипел.

По аудитории пронесся шепот. Я уловил слова – по-арабски и по-малайски: «Таммат…», «Суда», то есть «Конец» и «Пора».