Два соперника

— Не бывала, да и не хочу бывать. Ну, что такое лошади! Лучше-же яхтъ-клубъ.

— То лтомъ, а я вдь про зиму говорю.

— Да и зимой въ яхтъ-клуб катаются на конькахъ и съ горъ.

— Поврьте, Надежда Емельяновна, что, побывавъ на бгахъ, вы и сами пристраститесь къ лошадямъ. Наконецъ, на ваше счастье я буду ставить въ тотализаторъ и вы можете выиграть.

— А что это такое тотализаторъ?

Иванъ Артамонычъ объяснилъ.

— Ну, раза два-три въ зиму извольте, я съзжу для васъ, отвчала Наденька. — Но за это вы должны меня разъ въ мсяцъ на тройк прокатить въ «Аркадію» или въ Озерки и опять чтобы съ нами была компанія.

— Хорошо, хорошо, святая простота. О, какъ это мн нравится, когда она такъ наивно высказываетъ свои требованія! радостно воскликнулъ Иванъ Артамонычъ и прибавилъ:- Сами-же вы сейчасъ сказали, что вы боитесь лошадей, а тутъ проситесь кататься на тройк.

— На тройк я не боюсь. Да ужъ хорошо, хорошо, поду съ вами и на бга, ежели вы будете катать меня на тройк. И вотъ еще что. Гд мы лтомъ будемъ жить на дач?

— Божественная Надежда Емельяновна, у насъ на Петербургской сторон домъ та-же дача. Садъ такой, что и на дачахъ такого не бываетъ.

— Нтъ, я непремнно хочу, чтобы въ Павловск.

— Надя! укоризненно покачала головой мать.

— Что: Надя! Лучшеже впередъ сказать. Я давно объ Павловск мечтаю.

— Даю вамъ слово, Надежда Емельяновна, что вы не удете изъ нашего сада на Петербургской — вотъ какъ тамъ хорошо.

— Да вдь тощища. Музыки нтъ, а я желаю музыку…

— Извольте, каждое воскресенье и каждый праздникъ мы будемъ здить на музыку или въ Павловскъ, или въ Аркадію, или въ Акваріумъ.

— Ну, это всене то. А заграницу вы меня свозите?

— Всенепремнно. Какъ только можно будетъ взять мн со службы отпускъ — сейчасъ и подемъ.

— А скоро вы возьмете отпускъ?

— Да года черезъ три можно будетъ взять. Я нынче весной бралъ отпускъ.

— Фу, какъ долго ждать! Послушайте, такъ вы меня одну отпустите. Наймите мн компаньонку и отпустите.

Иванъ Артамонычъ замялся.

— Помилуйте… Зачмъ-же это? Я умру безъ васъ съ тоски, проговорилъ онъ.

— Пустяки. Не умрете.

— Надя! Я отъ тебя сгораю отъ стыда! всплеснула руками мать. — Ты говоришь такія вещи, такія…

— Да, да… Замолчи, пожалуйста, а то ужъ ты дуришь, прибавилъ отецъ.

Бесда кончилась тогда, когда дв бутылки наливки были выпиты. Иванъ Артамонычъ началъ прощаться и попросилъ позволеніе поцловать невсту. Та подставила ему щеку.

— Въ губы, губы! кричалъ отецъ.

Мать рванула сзади Наденьку за косу. Иванъ Артамонычъ поймалъ Наденькины губы и чмокнулъ въ нихъ своими мясистыми губами. Онъ былъ изрядно пьянъ, лицо его было пунцовое, но онъ крпко стоялъ на ногахъ. Его пошли провожать до экипажа. Здсь онъ сталъ прощаться съ отцомъ Наденьки, обнялъ его и почему-то боднулъ его въ грудь. Емельянъ Васильевичъ обнималъ его и трепалъ по спин. Пили они поровну, но на ногахъ онъ стоялъ плохо.

— До завтра, сказалъ Иванъ Артамонычъ, слъ. въ колясочку и кучеръ тронулъ лошадей.

VII

Тотчасъ посл отъзда Ивана Артамоныча, когда блескъ фонарей его маленькой колясочки еще не усплъ скрыться во мрак августовской ночи, Анна Федоровна тутъ-же на подъзд крпко обняла дочь и со слезами на глазахъ промолвила:

— Счастливица… Знаешь-ли, что твой женихъ иметъ боле двухъ-сотъ тысячъ состоянія? Поздравляю, отъ души поздравляю! Сбылись мои мечты… Мечтала выиграть двсти тысячъ — и почти сбылись мои мечты: дочь выдаю за человка съ состояніемъ въ двсти тысячъ.

— Нтъ, больше… Куда больше двухъ-сотъ тысячъ, отвтилъ пьянымъ заплетающимся языкомъ Емельянъ Васильичъ, котораго окончательно развезло на воздух. — Онъ былъ женатъ на баньщиц Трамбуковой. Она была изъ богатаго купеческаго рода и, кром большаго приданаго, получила еще посл смерти отца половинную долю въ баняхъ на Васильевскомъ острову, эту долю выдалъ ей братъ ея деньгами — и все это она оставила по духовному завщанію Ивану Артамонычу. Надюша! На грудь… Выдешь замужъ — не забудь отца и матери, вспомни, сколько они хлопотали, чтобы поймать теб этого жениха.

— Ты-то ужъ хлопоталъ! Ты только пилъ съ нимъ, какъ послдняя пьявка. Вотъ я…

— А не пей я съ нимъ, онъ въ трезвомъ вид не сдлалъ-бы и предложенія. Не пей я, не пилъ-бы онъ, и ничего этого не вышло-бы…

— Поздравляю, барышня, отъ души поздравляю! — говорила горничная Феня, стоя на подъзд съ оплывшею отъ втра свчкой.

— Сколько онъ теб, Феня, далъ на прощанье? — поинтересовалась Анна Федоровна. — Я видла давеча, что онъ теб что-то сунулъ въ руку, когда ты ему пальто подавала.

— Рублевую бумажку, барыня, дай имъ Богъ. здоровья.

— Видишь, видишь, какой щедрый человкъ! Ну, Надюша, ты будешь, какъ сыръ въ масл кататься, съумй только угождать ему.

— Да, маменька, но онъ ужъ очень старъ для меня, — сказала дочь.

— Что за вздоръ ты городишь. Твой отецъ былъ еще старе, когда я выходила за него замужъ.

— Ну, ужъ это ты врешь! — воскликнулъ Емельянъ Васильичъ.

— Молчите, идолъ! Чмъ-бы поддерживать дочь, а онъ еще расхолаживаетъ ее.

— Да я, мамочка…

— Иди и ложись спать! Пьяница.

— Да вдь я-же для него пилъ.

— Молчи! Смотри подъ ноги-то! А то съ крыльца свалишься. Феня! Поддержи его.

Вошли въ домъ.