Двадцать лет до рассвета (СИ)

Он тянется к заре, вспыхнувшей звездами на лбу адрового колосса — и заря забирает его в себя.

Комментарий к Глава 24. Вьюга

[1] Вопреки всему, в Белой Пустоте флаги Редсераса - зеленого цвета. Enough is enough

[2] Bright Shepherds: https://bit.ly/3fLtm10 и https://bit.ly/2WrOfXv

[3] В локализации - Траурное Регентство (Penitential Regency). однажды эта локализация закончится

========== Глава 25. Самый темный час ==========

Тьмы и света больше нет.

Нет жара пламени и холода снежной пустоши, нет пепла, застилающего весь мир однотонным черно-серым. Нет вины и стыда, нет больше долга, вкус которого в последнее время стал горек и тошнотворен; нет радости и печали, скорби и надежды.

Вайдвен засыпает постепенно — словно что-то бережно отнимает у него один осколок за другим из тех, что он так отчаянно пытался удержать вместе. В конце концов у него не остается совсем ничего. Он похож на идеально прозрачное стекло, на водную гладь, запертую в застывшем мгновении.

Покой просит его забыться в нем.

Это так легко. Это должно быть легко. Ведь больше нет разрывающего его на части огня и нет мучительной боли, покой оставил его пустым и свободным, осталось совсем немного…

Совсем немного, просит безбрежное забвение. Отпусти себя. Позволь себе уснуть.

Ты заслужил это, — шепчет.

Больше ничто злое не коснется тебя, — обещает.

Но Вайдвен медлит, сам не зная отчего. Может быть, он разучился существовать в покое. Может быть, его душа так свыклась с огнем, что без него становится еще больнее. Он готов был бы смириться с этой тусклой, поблекшей болью, но забвение упрямо не отступает, безголосо нашептывает самые манящие обещания, просит довериться, просит впустить его.

И окутывает прозрачное стекло последнего осколка его сознания все крепче, непрестанно отыскивая трещины.

Вайдвен понимает это только тогда, когда неосторожное касание зарождает круги на застывшей водной глади; чем дальше от точки соприкосновения — тем отчетливее и ярче. Может быть, это и пробуждает в нем страх. И гнев. И память. Он не успевает даже закричать, только зачерпывает огонь из собственного духа — тот яростный и предвечный огонь, что едва не обратил его в пепел, его последнюю надежду; но дурманящее забвение отступает быстрее, чем он сжигает его дотла.

Вайдвен не сразу возвращает себе способность осязать настоящий, живой мир. Ворлас, мягкий и ароматный, щекочет кожу.

Он моргает, пытаясь осознать подступающую темноту. Солнце садится? Но что он делает в поле такой поздней осенью, ведь жатва уже закончена?..

Его окликает знакомый голос Барамунда, но Вайдвен отвечает что-то отвлеченное, что он сейчас придет, сейчас, сейчас. Барамунд с легким укором напоминает ему о вечерней молитве, и Вайдвен неохотно поворачивается в сторону деревни: на вечерней молитве должны присутствовать все, и ему вовсе не хочется в очередной раз выслушивать проповеди Тирша о своем грешном образе жизни.

— Ты не видел моего друга? — спрашивает он у Барамунда по пути. Тот удивленно оборачивается к нему.

— Какого друга?

Вайдвен запинается. Он даже не может толком вспомнить его лица. Он помнит только теплое ощущение чужого присутствия рядом, неясное, но такое отчетливое; они были вместе, кажется, целую вечность, а он все никак не может добраться хотя бы до его имени! Память поддается неохотно, но Вайдвен упрямо продолжает искать — и наконец ловит знакомый теплый блик среди размытых временем отражений.

— Эотас, — радостно говорит Вайдвен, — его зовут Эотас. Ты его не видел?

— Ты слишком долго работал на солнце, — Барамунд смеется так непривычно светло и лучисто, что Вайдвену и самому отчего-то вдруг хочется улыбнуться в ответ. — Наверное, тебе привиделось. Пойдем, уже темнеет.

— Ничего мне не привиделось, — без капли обиды бурчит Вайдвен и все-таки оглядывается на огромное поле позади — такое огромное, что простирается за горизонт, расцвеченное золотым и лиловым, совсем как на флагах…

На флагах?

Алым и лиловым. Оно было расцвечено алым и лиловым, когда он видел его в последний раз. А потом оно стало черным. А потом рассыпалось в прах.

Вайдвен поворачивается к Барамунду, но его больше нет. И деревенских домов вдали больше нет. Ничего нет, кроме бескрайнего лилового поля и тишины над ним; только мягкий шелест ворласа под несуществующим ветром нашептывает тихие колыбельные этой бесконечной мертвенной тишине.

Вайдвен.

В этот раз небо над ним не расцветает невообразимыми красками божественного величия, и сверкающий свет не заливает поле. Но лучезарный силуэт остается прежним. Совсем таким же, как был.

Но Вайдвен не опускается перед ним на колени, как сделал раньше дерзкий юнец в своем страхе и неверии. Хотя сейчас — мог бы; только больше не понимает, зачем. На какое-то мгновение ему даже становится странно, каким образом тогда, двадцать лет назад, он сумел найти именно те слова, что были так невероятно правильными — пусть даже тогда он сам этого не знал?..

Свечение Эотаса теплеет, когда Вайдвен вспоминает об обещаниях, принесенных в их первую встречу. Теперь — исполненных до конца.