Двадцать лет до рассвета (СИ)

— Ты боялся хаоса, а не крови. Кровь проливают все так же, иначе эотасианцам не приходилось бы скрываться и придумывать тайные общества, чтобы выживать на родной земле. Ты боялся хаоса так же, как боялась его Воэдика. — Вайдвен усмехается, не в силах скрыть горечь. — Забавно… вы, дирвудцы, чествуете Дюжину как величайших героев, а сами так и не поняли, что такое на самом деле — Дюжина.

Лиловое пламя, мятущееся в душе Хранителя Каэд Нуа, взметается сверкающим столпом.

— Не тебе судить. Ты так удобно сгорел в своем Молоте Бога, Святой Вайдвен-мученик, ты остался для всех героем не хуже Дюжины, но ни Дюжине, ни тебе не пришлось нести ответственность за всё, что вы сотворили. Даже твой пресветлый бог сбежал, и ничто не заставило его вмешаться — ни Чистки, ни Наследие, ни обезумевший Таос. Всё это досталось нам. Тебе больно слышать о том, что стало с твоей страной? Но ведь не тебе пришлось казнить невиновных, чтобы удержать власть во время голода, не тебе приходится ежедневно возносить хвалу мертвому безумцу, ожидая возвращения равнодушного бога! Куда проще было развеяться сверкающим пеплом над Эвон Девр, не оставив ни ответов, ни помощи.

— Тогда отчего ты боишься смотреть в мою душу? — только и спрашивает Вайдвен. — Отчего всё не хочешь сказать, чьим именем вы назвали это Наследие?

Маяк вспыхивает сотней жарких искр, но в ответ не звучит ни слова, ни всполоха. Вайдвен отворачивается от Хранителя и от сонма лиловых огоньков, кружащихся у далекого адрового фонаря, и глядит в темноту, туда, куда уводят извилистые линии света, проложенные по дну океана.

— Когда Колесо рухнет, тебе больше некого будет судить, Инквизитор. В мире будет столько хаоса, что смертные не решатся произносить наши имена иначе как самые страшные из проклятий. Мы готовы за это платить, вот только уже нечем. Когда я поднимался на Эвон Девр, я не хотел умирать. Но еще больше я не хотел умирать напрасно.

Он чувствует искреннее изумление — холодную морскую волну — ярче, чем страх. Но лорд Каэд Нуа овладевает собой прежде, чем дает волю страху и изумлению.

— Ты думаешь, что Эотаса не остановить.

Пламя в душе Вайдвена отвечает ему задумчивым искристым всплеском.

— Богам? Нет. Смертным? Возможно.

— С каких пор смертные стали сильнее богов? — усмехнувшись, спрашивает Хранитель.

— С Эвон Девра, — говорит Вайдвен.

***

Они всё-таки добираются до Укайзо. Вайдвен почти не слышит, когда лорд Каэд Нуа говорит ему об этом — даже сила Хранителя уже едва позволяет тому проникнуть за завесу пепельной вьюги. Ледяной ветер хлещет его наотмашь, острый, как плеть палача. Вайдвен упрямо отмахивается от ветра, неумело пытается заслониться, бредет по темноте — за шагом шаг. Глубоко под ним в земле Укайзо поют огнистые жилы адры, сплетающиеся в огромный узел на забытом смертными острове, но Вайдвен уже не может их разглядеть.

Наверное, на Укайзо очень красиво. Тут же всё из адры, высокие башни, древние механизмы, величественные стражи. Всё, наверное, сияет неземными цветами — Вайдвен бы сейчас мог оценить их по-настоящему, уже не будучи скованным ограничениями смертного тела. Но он не видит ничего. Он идёт туда, куда манит его несмолкающий зов — зов, что становился всё громче с каждой минутой, с каждой каплей потерянного света.

К Колесу перерождения.

Но у Колеса перерождения выдался плохой день. Сигнал сбоит, заставляя Вайдвена теряться среди сгущающихся теней; то пропадает совсем, то появляется вновь. Когда Вайдвен наконец подбирается к нему поближе, он понимает, почему.

Колесо объято сверкающим заревом. Колесо — в эпицентре грядущего рассвета. Во тьме Границы обычно не видно звезд, но одной из них нет дела до тьмы и устаревших правил.

Перед Вайдвеном пылает звезда за секунду до взрыва.

Ее излучение прошивает насквозь его душу — чистой энергией, лишенной цели и замысла, за долю мгновения восполняя весь запас света, растраченный по пути. Огромный адровый титан вместил в себя сколько мог, но даже ему не под силу удержать весь ее огонь. Солнечный ветер срывает с души Вайдвена крупицы эссенции и превращает их в часть собственного сияния.

И звезда кричит. Не сотнями — тысячами голосов. Они не смолкают ни на мгновение, и это не голоса бога. Вайдвен не может различить, о чем кричат тысячи смертных душ, заживо сжигаемых в раскаленном сердце звезды, но ему кажется, что он уже слышал все их проклятия и мольбы. На землях Хель, о которых в смертной памяти не остается и следа, поскольку когда-то даже жестокие энгвитанские боги сочли забвение милосердием.

Вайдвен думает, что это страшнее Молота Бога. Это страшнее и прекрасней всего, что он видел в своей жизни.

Он делает шаг вперед, чтобы обратить на себя взгляд рассвета.

— Давно не виделись… старина.

Солнечный ветер меняется — едва уловимо. Вайдвен не может его прочесть — узор, сплетаемый излучением звезды, экспоненциально сложнее тех, что он научился распознавать в сиянии свечного огонька, который когда-то носил в себе.