Двадцать лет до рассвета (СИ)

Хранитель ждёт, не говоря ни слова. Вайдвен благодарен ему за это. И за то, что лорд Каэд Нуа не предлагает ему забвения, той легкой милости, что Хранители способны даровать душам мертвых.

У Вайдвена нет права не помнить.

— Кто правит Божественным Королевством теперь?

— Редсерас больше не Божественное Королевство, — отвечает ему Хранитель. — Редсерас — Регентство Кающихся [3], где временно правит Утренний Совет — пока народ Редсераса не искупит свои грехи и истинный король не сочтет их достойными своего возвращения.

Вайдвен начинает понимать, почему Молот Бога не уничтожил его душу при взрыве. Такая смерть была бы непростительным милосердием.

— Хорошо, — ровно говорит Вайдвен, — кто входит в Утренний Совет?

— Насколько я знаю, эрлы Редсераса. Я спрошу у Зоти — боюсь ошибиться в именах.

— Сайкем, Ивиин, Лартимор, — Вайдвен произносит имена громче, чтобы шум пепельной вьюги не заглушил его голос, — Морай…

Хранитель качает головой. Его дух окрашивается тусклым оттенком сожаления.

— Я не знаю этих имен, святой Вайдвен. Но я спрошу у Зоти и отвечу тебе, обещаю.

Вайдвен отвечает ему слабым всполохом благодарности. В их молчании на Границе повисает тишина, в которой можно различить лишь далекий шелест голосов мертвых. Даже неотступный гул вьюги становится почти неслышен.

— Среди твоих соратников двое эотасианцев, — наконец произносит Вайдвен, чтобы сказать хоть что-то не о Войне Святого. — Оба редсерасцы?

Дух Хранителя мерцает едва слышным смешком.

— Эдер из Дирвуда. Белая Пустота не передает акценты?

Вайдвен слабо улыбается в ответ.

— Если бы Белая Пустота передавала акценты, мы бы всё ещё пытались договориться на том проклятом мосту. Но если твой друг из Дирвуда, как он пережил Чистки?

— Он воевал против тебя. Не переживай, его все равно собирались повесить, правда, уже пятнадцать лет спустя.

— Очень по-дирвудски, — соглашается Вайдвен.

Душа Хранителя вспыхивает неровно, неуверенно — но за лиловым дымком неуверенности все равно можно различить слабую белую искру. Вайдвен знает, что это за искра. И потому предупреждает:

— Надежда убивает не хуже отчаяния, Хранитель.

— Знаю, — говорит лорд Каэд Нуа. — Но я обещал ему давным-давно, а помочь так и не смог. Когда-то ты говорил с человеком по имени Воден. Дирвудцем. Ты помнишь его?

Воден. Память, похороненная под двадцатью годами пламени, отвечает на это имя россыпью пепельных хлопьев. Вайдвен пытается разглядеть хоть что-то среди разбитых витражей собственных воспоминаний, но целительный свет, что Эотас смог отдать ему в Белой Пустоте, неумолимо иссякает, и гул вьюги нарастает с каждым мгновением.

Но Вайдвену удается поймать один луч солнца, запертый в лабиринте осколков. Он отслеживает его начало — и собирает осколок за осколком, пока вьюга не ослепила его до конца.

— Воден, — наконец произносит Вайдвен. — Он был твоим другом?

Дух Хранителя, уже померкший и отдалившийся, вновь вспыхивает сияющим маяком. Он отвечает не словами — скомканными видениями собственной и чужой памяти. Вайдвен видит себя самого на краткое мгновение — и еще успевает удивиться, как ярок и светел тогда был эотасов огонь… еще не отравленный виной и болью.

Нет, вина была. Эотас просто никому не позволял ее видеть. Даже Вайдвену открыл ее лишь однажды, в руинах мертвого города энгвитанцев.

— Так, значит, мы стали причиной гибели брата человека, который вытащил меня из Белой Пустоты. — Вайдвен вздыхает. — Замечательный сегодня день. Уже забыл, когда я слышал столько хороших новостей разом.

Дух Хранителя вспыхивает почти виновато.

— Кроме тебя, никто из живых и мертвых не знает правды. А Эотас не отвечает смертным уже двадцать лет.

— Я не знаю, что тебе ответить, — искренне говорит Вайдвен. — Он хотел поступить правильно. Мы хотели поступить правильно. Разве не об этом была вся эта война? И вообще, всё эотасианство? Не на каждую вину найдется плата, но разве это остановит тебя от того, чтобы попытаться искупить ее хоть частично?

Пламя сияющего маяка становится жестче. Горячей.

— Я спрашиваю тебя не о религии. Что ты сказал Водену?

— Это не религия, — хмыкает Вайдвен, — это кое-что посерьезней. Но если тебя интересует, что мы сказали… мы сказали, что мы пройдем по Дирвуду и сожжем всех, кто преградит нам дорогу, ради всеобщего блага. Это если вкратце. Ты Хранитель — отчего спрашиваешь? Прочти всё, что хочешь, в моей душе.

— В твоей душе только огонь и пепел. Я ничего не могу разглядеть.

— Тогда тебе придется довольствоваться словами о том, что ты называешь религией.

Хранитель, помолчав, тихо усмехается. Огонь, пылающий в его душе, чуть успокаивается.

— Мне кажется, ты многому научился от своего бога, святой Вайдвен. Но я прошу тебя ответить. Двадцать лет мой друг пытался найти ответ на этот вопрос, и я сам уже не в первый раз пытаюсь вызнать его у мертвецов. Боюсь, что ты последний, кому мы можем его задать.

Вайдвен пытается вспомнить, как ярко сияла душа Водена, стоящего пред Божественным Троном. Даже этот свет, бережно хранимый в его памяти, едва пробивается сквозь остывший пепел, кажется, уже покрывшийся призрачной коркой льдов Хель.