Двадцать лет до рассвета (СИ)

Таких, как я, нелегко убить. Меня вырвало из твоего тела и из твоей души; так же, как и тебя, мою сущность раскололо на части. Я, говорящий с тобой сейчас — лишь осколок Утренних Звезд. Луч тепло сияет без тени тревоги: кажется, Эотас не слишком этим обеспокоен; возможно, отчасти даже рад. Он отвечает на вопросы Вайдвена раньше, чем тот успевает их задать: в цельном состоянии я бы не смог быть сразу Там и Здесь. Колесо строили без расчета на то, что один из ключевых доменов перестанет существовать подобным неэлегантным образом. Его создателям неоткуда было знать об уязвимости, возникающей при попадании души в неверный домен. Ты — все еще мой святой, Вайдвен. Между богами и их святыми существует связь, которую не так просто разрушить: Молот Бога не уничтожил ее, поскольку полагался на нее сам.

— То есть, если бы мы не были связаны, взрыв не причинил бы тебе вреда?

Я бы всё равно не смог остаться в уничтоженном теле. Мне пришлось бы занять другое или вернуться в Хель. Эотас задумчиво мерцает. Что до Белой Пустоты — в обычное время я не смог бы прийти сюда и не смог бы даже увидеть происходящее здесь. Наша связь оказалась интересной уязвимостью… нам надо будет учесть это при проектировании следующей версии.

— Разве Римрганд не всевластен в своем домене?

Он мог бы уничтожить твою душу и лишить меня всяких преимуществ, признает Эотас. Но, как я уже упоминал: дилемма. Мы оба поступили согласно правилам, которые составляют нас.

— И ты предпочел остаться в Белой Пустоте, — тихо бормочет Вайдвен.

Эотас легко мерцает. Теплый солнечный свет становится чуть нежнее, прозрачней, как первые лучи зари, и Вайдвен вспоминает: Эотас обещал ему. Когда-то давно, еще когда Вайдвен даже не подозревал о грядущей войне, не то что о Молоте Бога… когда они вдвоем стояли в храме, наполненном светом рассветных звезд.

Вайдвен, впрочем, ему тоже тогда кое-что пообещал.

Но золотые лучи касаются трещин в его душе, и Вайдвен забывает обо всём. Прикосновение легчайше, но даже оно заставляет пепельный снег вновь заплясать перед глазами; воспоминания накладываются друг на друга, спутывая события, лица и имена. У него уходит несколько долгих и страшных секунд, пока разум пытается восстановить порядок причин и следствий в собственной памяти.

Наследие Молота Бога. По сияющему свету проходит едва ощутимая волна — Вайдвен вздрагивает от эха чужой скорби. Такие раны не исцелить людским лекарям — даже самым искусным из них. Твоё время на исходе, друг.

— Я… — Вайдвен запинается, отшатнувшись от внезапно пронесшегося прямо сквозь золотой луч порыва ледяного ветра. От неземного холода, пронзившего его насквозь, Вайдвен едва заставляет себя вспомнить, что происходит. — Что ты сказал? Прости, я…

Сияющая заря льнет ближе к нему. Ее тепло теперь почти не ощутимо.

Прости меня, тихо шепчет свет. У меня совсем мало сил. Это единственное, что я могу сделать для тебя сейчас.

На одно безумно долгое мгновение рассвет заливает всё вокруг — и мертвые льды Хель, и пепельную вьюгу, и пронзительные ветра. Вайдвен едва не захлебывается горячим медом зари: выпитый им свет скапливается где-то внутри его души, стекает по граням его сущности, многократно отражается в каждой… и затихает.

Голос Эотаса больше не звучит в безликой тишине Белой Пустоты. Вайдвен окликает его несколько раз, но так и не дожидается ответа. Теплый луч света, в котором он прятался от ледяного безмолвия Хель, растаял бесследно — его место заполнил мертвый неподвижный воздух.

Вайдвен все так же чувствует горячий божественный огонь внутри себя, но у него уходит некоторое время, чтобы понять, что еще изменилось в мире вокруг.

Пепельная вьюга кончилась.

Эотас заполнил трещины в его душе собственной эссенцией. Вернул его сознанию цельность. У Редсераса были лиловые флаги, человека с яркой душой звали Воден, и в последний раз, когда бог зари явился на землю смертных, случился священный поход на Дирвуд — их кровавое паломничество во имя свободы. А потом был Молот Бога и двадцать лет самой черной ночи, в которой больше не было видно звезд.

С другого уголка Белой Пустоты до Вайдвена дотягивается бессловесный зов Хранителя. Должно быть, даже у владений Конца Всего нашлись пределы. Хранитель окликает его раз за разом, пытаясь отыскать среди тысяч прочих раздробленных душ, но Вайдвен медлит, не отвечая.

Зов забвения звучит куда громче. По сравнению с далеким огоньком человеческой души, пусть даже души Хранителя, Белая Пустота похожа на сердце мертвой звезды. Ее глас — дыхание Римрганда, бога предвечного холода, перед которым померкла даже изначальная заря.

Не бойся, сказал бы Гхаун. Все умирает и перерождается в свой черед.

Белая Пустота заберет его и избавит от боли и памяти, от вины, которой ему уже не найти искупления. Рассеет его на частицы эссенции и вернет их в Эору, где из них сложится что-то иное, что-то живое, светлое и никогда не знавшее вины и боли. Где всё начнётся сначала.

Разве не этого он хотел?

Не об этом мечтал все эти долгие двадцать лет, умоляя Гхауна о милости?