Двадцать лет до рассвета (СИ)

— Вайдвен. — Рассвет, замкнутый сам в себя внутри Мароса Нуа, вспыхивает светло и ясно. — Я не ожидал встретить тебя здесь, но мало что идет по плану, когда в дело вмешивается Хранитель.

Что-то скрывается внутри сверкающего зарева. Вайдвен все никак не может различить ускользающую тень между переплетающимися многоцветиями огня.

— Мы были хорошей командой. Раньше. Но это не то, за что мы сражались. Мне кажется, ты сжигаешь урожай, потому что посеял не те семена.

Он смотрит в собственное отражение в золотых глазах зари и наконец вспоминает: Эотас никогда не умел быть тьмой. Тень, прячущаяся в пылающем зареве — тень человека.

Его тень. Его сомнения.

За эти двадцать лет они обрели силу, о которой вряд ли догадывался хоть один из них тогда, в Сирагайт Тион. Вайдвен может почти наяву увидеть, как где-то в самом сердце звезды, где скрывается тьма, трепещет огонек свечи — той свечи, что рассеивала тьму все двадцать лет. И он равно готов погаснуть или превратиться в солнце, что сожжет тень до последней доли темноты.

Сейчас, понимает Вайдвен, слово смертных действительно может изменить мир.

— Пока есть те, кто способен видеть другую сторону перемен, агония не будет вечной. Но спасибо за то, что по-прежнему бросаешь мне вызов, как в лучшие времена. — Рассвет улыбается ему, и крохотный огонек в темноте разгорается чуть ярче. — Я не забыл урок, который мы пытались преподать остальным.

— Ну, всегда к твоим услугам, наверное, — усмехается Вайдвен и отступает в сторону, уступая место живым.

В словах Хранителя была немалая доля правды. Вайдвен не заслужил права решать за них. И Эотас понимает это — солнечный ветер обнимает Вайдвена напоследок, с благодарностью и прощальной надеждой, прежде чем Хранитель все делает правильно и тоже, наверное, что-то понимает. А может, и нет.

Марос Нуа поворачивается обратно к Колесу, и поселившаяся в адровом колоссе звезда впервые за две тысячи лет разгорается в полную силу.

Вайдвен едва может разглядеть фигуру титана и очертания древнего механизма. Может быть, живым было бы проще — но во тьме Границы всё застилает огонь, сжигающий сам себя, и свет, проливающийся из самого прочного сосуда. Марос Нуа, шестисотфутовый колосс из цельной живой адры, способный окунуться в кипящую лаву и выйти из нее без единой царапины, трескается от распирающего его света, как пустотелый глиняный божок.

Но даже этого недостаточно, чтобы разбить Колесо.

Адровые башни, вздымающиеся над улицами Укайзо, тускнеют, когда Эотас впитывает их энергию, переполняя Мароса Нуа до краев. Сверкающие трещины расползаются шире, и Вайдвен едва может различить хоть что-то в слепящем излучении рассвета, в ревущем гуле энергии, вырывающейся наружу.

Ядро — сплав металла и адры — разламывается беззвучно. Вайдвен ощущает только, как внезапно смолкает зов Колеса — зов, казавшийся прежде всесильным. Что-то, стиснувшее его внутри, вдруг отпускает — и не возвращается больше.

Правая рука Мароса Нуа раскалывается надвое со скрежетом, способным оглушить весь Хель. Осколки падают на улицы Укайзо и разбиваются, будто хрустальные — на тысячи сверкающих капель; медь, что скрывалась под слоем адры, плавится прямо на камнях мостовых.

А однорукий титан застывает перед разрушенным Колесом. И ревущий рассвет внутри него успокаивается. И мучительная какофония душ, перегоняемых Гхауном в чистое топливо, наконец смолкает.

Вайдвен смотрит на три звезды, мерцающие на лбу Мароса Нуа, и пять лучей, расходящиеся от них. Лучи сотканы из чистой энергии, поэтому немного изгибаются и похожи на огромные сияющие лепестки. До этого Вайдвен и не замечал их, во всём этом сверкающем зареве.

Звезды не гаснут. И лучи-лепестки тоже.

А потом Марос Нуа посылает первый сигнал — вместе с мягким, едва ощутимым солнечным ветром. Ветру предстоит обогнуть всю Эору, но для божественного света это не такое уж и большое расстояние.

Вайдвен медленно начинает осознавать, что в его планах на будущее только что возникла одна значительная проблема.

— Вот проклятье, — ошеломленно произносит Вайдвен, — я же опоздал на перерождение.

— Это да, — соглашается Хранитель. — Не думаю, что Колесо в нынешнем его состоянии годится для перерождений.

Вайдвен не может найти в себе сил удивиться, поэтому просто молчит. От энгвитанской машины остались покореженные металлические дуги, разбитый в крошево постамент и расколотая сердцевина, расплавившаяся в бесформенные комки металла. Смельчаку, решившему восстановить Колесо в его прежнем виде, пришлось бы трудиться над этим пару сотен лет.

— Впрочем, ты мог бы остаться с нами, — негромко добавляет Хранитель. — Смертным пригодилась бы твоя помощь.

Вайдвен усмехается.

— Спасибо за приглашение, но, боюсь, нам не по пути. У меня есть кое-какие неоконченные дела.

Дух Хранителя окатывает его слабой волной не то укора, не то неодобрения. Может, и того и другого разом.

— Эотас затеял всё это, чтобы научить смертных не следовать за идолами, а ты по-прежнему идешь только за своим богом?

— Дурак ты, хоть и Хранитель, — беззлобно говорит Вайдвен. — Я не за богом иду, а за другом.