Ценность жизни не подлежит сомнениям, спокойно и ясно говорит Эотас. Я устанавливаю цену; она безошибочна и неоспорима. Если Гхаун ошибется в расчетах, система подлежит восстановлению. Когда ошибется Эотас, мир смертных не сможет спасти ни один бог, поскольку ошибка будет лежать в самом ядре системы, в основополагающей идее и ее воплощении. Но даже если и так — цена, установленная Эотасом, является лишь одним из многих факторов определения допустимых затрат. Разумеется, скорбь о необходимой жертве — неотъемлемая часть Эотаса, и человеку легко предположить, что это повышает вероятность ошибки. Но также неотъемлема и радость, которую приносит поглощение души, поскольку я учусь на душах смертных, чтобы как можно лучше выполнять свою работу. Эти жертвы не бессмысленны и не напрасны; они служат более важной цели, и я — часть механизма ее достижения. Каждая поглощенная душа — еще один шаг на нашем общем пути. Как можно не испытывать радость при этом?
Вайдвен думает, что ничего более ужасного он не слышал за всю свою жизнь. И ужасается он не тому, что Эотас одновременно скорбит и радуется, раздирая души на части и пожирая понравившийся кусок, хоть это и выглядит не слишком-то похоже на бога безусловной любви. Но хуже всего, что Вайдвен понимает, что не может просто сказать «это плохо» или «это хорошо». Убивать людей понапрасну — плохо. Убивать людей ради великой цели — хорошо? За какой чертой «плохо» переходит в «хорошо» и за какой снова в «плохо»? Как измерить ценность души? Ценность тысяч душ, разных, старых и юных, цельных и готовых рассыпаться?
Вайдвен не представляет, где провести такую черту. Он понимает, что где-то ее нужно провести, но эта задача не из простых. И эта задача не для него. И вряд ли для кого-то из смертных, у которых за спиной всего одна — ну, пусть и несколько жизней. Даже если есть кто-то, кто помнит все свои жизни с момента первого рождения, его опыту и знаниям не сравниться с той бездной опыта и знаний, которыми владеет Эотас, больше двух тысяч лет обучавшийся на душах ушедших за Границу.
Наверное, никто во всей Эоре и за ее пределами не понимает смертных лучше, чем он.
— Пожалуй, — неожиданно для себя самого говорит Вайдвен, — если и есть на свете существо, которому я доверил бы судить свою душу и решать, кого когда пустить в расход ради великого блага, это ты.
Ласковое сияние свечи обнимает его изнутри, прогоняя прочь ночной холод и тени растерянности. В теплом мерцании Вайдвен ясно различает гордость и радость. И благодарность. Эотасова благодарность искристая и светлая, как утренний туман, блестящий на солнце; Вайдвен едва смеет поверить, что это всё ему, несмело тянется навстречу, чтобы попробовать хоть частичку этого света… и весь вдруг оказывается посреди прозрачной лучистой зари.
Рассвет очень осторожно дышит с ним в такт и медленно проступает сквозь его плоть. Вайдвен вплотную подходит к берегу озера и глядит на свое отражение: в его глазах горит солнце. Он зачерпывает воду в горсти, и та тускло сверкает, пропуская сквозь себя свечение его ладоней. Вода в озере ледяная, он чувствует холод, но если в другое время его пальцы вмиг бы окоченели, то сейчас пылающее внутри солнце согревает его — и перед теплом Эотаса оказался бессилен бы и самый лютый мороз. Вайдвен мог бы доплыть до противоположного берега в этой ледяной воде, если бы захотел.
Не то чтобы он когда-то собирался лезть в проклятущее озеро дальше полусотни футов от берега, конечно. Даже если бы Вайдвен когда-то и захотел свести счеты с жизнью, он бы принципиально выбрал другой способ.
Заря смеется внутри, и Вайдвен сам невольно улыбается, не задумываясь, когда вспоминать об этом стало так легко. Это все эотасовы чары, не иначе.
Вовсе нет, уверенно говорит Эотас. Я только осветил тебе путь; ты сам прошел по нему.
— Ну да, ну да, — неловко бурчит Вайдвен, потому что ощущать искреннюю гордость Эотаса за своего незадачливого носителя совершенно невыносимо, — ты всего лишь возился со мной больше, чем моя мамочка.
Если твоя уверенность и смелость стоят одного поля ворласа, я был бы счастлив оживить все засохшие поля Эоры, отвечает Эотас. На этот раз в его голосе отражается светлая надежда, похожая на первый рассветный луч, расплескавшийся по озерной глади. Но я верю, что смертным не нужны боги, чтобы найти в себе уверенность и силу. Я хочу показать вам, на что вы способны, вы, весь смертный род.
— Что-то я связи не вижу, — хмурится Вайдвен. — Между этим и тем, что ты сказал всем остальным.
Золотые лучи Эотаса пронизаны мятущимся огнем. Вайдвен будто стоит на самом краю солнца и смотрит внутрь, но его взгляд слепит пылающая корона — и не позволяет увидеть то, что в сердцевине, то, что рождает неистощимое пламя.