Двадцать лет до рассвета (СИ)

Вайдвен не в силах ему ответить. Эотас ослепил его сияющей красотой зари; за чарующим золотым светом Вайдвен не увидел того, что так ясно сквозило в облике Ваэля. Мглистые нити, растущие из вечноизменчивого облака-образа бога тайн, тянутся к нему с любопытством, но сияние Эотаса строго ограждает душу Вайдвена от их касаний — а потом и сам Ваэль отстраняется, стоит черной пустоши озариться алыми отблесками совсем другого огня.

Иссушающий жар опаляет Вайдвена даже сквозь солнечный свет. Смертоносный багрянец дышит ему в лицо, скользит по поверхности его души, пробуя ее на вкус языками пламени. Пламя въедается в самую его суть несводимым клеймом, и Вайдвен задыхается от его гнева, захлебывается его злобой, раскаленной и мучительной, кипящей сталью льющейся в его глотку. Когда он наконец собирает остаток сил, чтобы взглянуть сквозь границы огненной бури в ее сердце, он видит только усмешку Магран.

— Вор и предатель вновь по эту сторону Границы. Если ты вернулся не за тем, чтобы вернуть украденное, подумай дважды.

Эотас остается спокоен и недвижим перед стеной бушующего шторма пламени, способного сжигать звезды. Его силуэт кажется почти до смешного крошечным и тусклым рядом с ревущим пожаром Магран, но он не отступает ни на полшага, и даже солнечный свет, составляющий всю его сущность, не вздрагивает ни разу.

— Лишь смертные могли бы обвинить меня в воровстве, но это преступление мы делим на всех. Вайдвен же свою дорогу выбрал сам. Я только показал ему возможность выбора.

Пламя вскидывается выше в жгучем бешенстве, но Магран не успевает ответить. Другой голос, властный и жесткий, вступает в разговор — и даже рев всемогущей огненной бури уступает ему.

— Ты позволил себе насмехаться над моим вассалом. За подобное оскорбление велика цена, Дитя Света. Ты дорого заплатишь за свое непочтение.

Шрамы на лице богини Вайдвен узнает сразу. Точно такие же оставил эотасов огонь на лице Карока, преданного служителя Королевы.

Другие приходят сквозь темноту, и тьма расступается перед божественным могуществом. Под лапами псов Галавейна трескаются жилы адры, и в глазах гончих горит та же жажда крови, что питает их хозяина. Вайдвен испуганно отворачивается от черного взгляда Бераса, не сумев выдержать безразличного равнодушия смерти, и тут же отшатывается от тянущего к нему руки изуродованного калеки, кожа с тела которого слезает клочьями, обнажая кровоточащее мясо. Скейн хохочет: ты еще придешь ко мне, мальчик, ты еще будешь умолять о моей помощи, когда эотасова света не хватит, чтобы утолить голод твоей страны — и кто, если не я, ответит тебе? Вайдвен скорей отступает назад от корчащегося в черной пыли бога-раба, прячется в объятия золотой зари, и лишь в по-прежнему спокойном и светлом сиянии Эотаса страх немного отпускает его.

Он наконец по-настоящему понимает, что пряталось в маленькой безобидной свече, гревшей его в слишком холодные дни. Другие не скрывают перед ним своей силы и власти. Не притворяются равными. Даже боги, которых Вайдвен никогда не считал жестокими или злыми, глядят на него с совершенным равнодушием, и Вайдвен понимает его причину — это вовсе не жестокость и не злоба. По сравнению с богом смертный незначителен, как незначительна одна пылинка из той пригоршни мертвой земли Хель, что он из праздного любопытства зачерпнул в ладонь. Впервые в своей жизни Вайдвен не чувствует обиды или злости при этой мысли. Сейчас, глядя на окружающих его почти всемогущих созданий, неподвластных ни его разуму, ни его восприятию, он понимает их равнодушие предельно ясно. Может быть, есть пределы, за которыми окажется бессильно разрушительное пламя Магран или преображающий огонь Абидона, но пределы эти для смертного так далеко, что можно считать их близкими к бесконечности.

Поэтому он не удивляется, когда взгляды Абидона и Хайлии лишь мимолетно скользят по его душе, в одно мгновение считывая все, что показалось им необходимым узнать, и устремляются к Эотасу.

— Ты вернулся, чтобы возродить жизнь в своих владениях? — голос Хайлии наполняют чарующие нежные трели утренних птиц. Вайдвену, как когда-то давно в полях у тракта, чудится мимолетное прикосновение, легкое, как упавшее на ладонь перышко. — Но зачем ты привел сюда смертного?

— Я вернулся не для этого, — спокойно отвечает ей Эотас. — Я привел смертного, чтобы мы держали перед ним ответ за свои деяния. Ещё не поздно остановиться и исправить зло, что мы причинили.

На какое-то мгновение во владениях Эотаса повисает тишина. Вайдвен, кажется, понимает, почему. Даже ему идея суда одного смертного над всеми богами Эоры кажется не самой лучшей.

— Мы предупреждали тебя об опасностях мира смертных, и тебе стоило послушать нас, — Берас скрещивает руки на груди. — Ты ослеп от собственного света. Твои суждения ошибочны.

— Он нарушил пакт.

Вайдвен оборачивается на шелест волн. Ондра вздымается из глубин океана тьмы неведомой морской тварью; немигающие рыбьи глаза глядят в пустоту:

— Ни один из нас не может нарушить соглашение, не будучи абсолютно уверенным в необходимости подобного деяния.