Двадцать лет до рассвета (СИ)

Голос Бераса казался Вайдвену бесцветным и равнодушным, но когда в пустоте звучит голос последнего бога, до сих пор молчавшего, ему кажется, что он ошибался. Вначале он даже не чувствует холода, только видит, как становятся из черных белыми камни под ногами, покрываясь мертвенной изморозью. Потом приходит и холод. Даже сквозь эотасов свет. И вначале Вайдвену только странно — он ведь в мире душ, почему он чувствует холод?

Белая Пустота объясняет ему. Ее призрачные ледяные пальцы, кажется, стискивают самое сердце его души. Вайдвен глядит в пустые глаза Римрганда и думает, что сейчас развеется такой же мертвой белой пылью, как и все вокруг.

— Ты задумал остановить Жнеца, Берас? Или удержать солнце от восхода?

Живой свет горячо обнимает его. Эотас заслоняет его от зимы, и Вайдвен все так же немо смотрит в его золотую зарю. Он только что видел, как умрет это солнце. Даже эотасов свет, сквозь который не пробилось пламя Магран и гнев Галавейна, бессилен перед ледяным равнодушием Белой Пустоты.

И тогда заря сменяется закатом. Кровавый свет стекает с Эотаса в горящий одинокой свечой фонарь — и в блестящее алым лезвие серпа. Лучезарный силуэт меркнет до тех пор, пока не остается лишь сумеречной тенью, коронованной тремя яркими звездами и сияющими лепестками солнечных лучей.

Вайдвен чувствует только холод. Теперь — холод, что приносит закат. Ему так страшно, как не было еще никогда.

— Время собирать жатву. — Седой тур чуть наклоняет массивную голову, приветствуя Гхауна. — Умой напоследок мир смертных горячей кровью перед грядущей зимой.

Вайдвен пытается заговорить, но у него получается не сразу. Приходится сглотнуть комковатый тягучий страх, прежде чем набраться сил окликнуть бога, которого он знал под другим именем.

— Эотас, — несмело зовет Вайдвен. Он не решается обратиться к нему как к Гхауну — но тот оборачивается, поднимает фонарь, освещая Вайдвена алым огнем. — Эотас, о какой жатве речь?

Ваэль смеется во все тысячи своих голосов. Все прочие девять богов смотрят на Вайдвена так, будто только что услышали изумительную даже по смертным меркам глупость.

— Ты не сказал ему? — Хайлия недоверчиво топорщит перья. В птичьих трелях звенит вначале недоумение, затем понимание — и жалость.

Скейн заливается лающим хохотом.

— Пресветлый Эотас, провозвестник любви и свободы, замаран человеческой кровью с головы до пят! Если даже Дитя Света не верит, что отмеченный им смертный примет его добровольно, узнав правду, что говорить о прочих?

— Взгляни на него, Эотас. Он готов верить в тебя, только пока ты светишься для него. — Псы Галавейна презрительно фыркают в сторону Вайдвена, даже не считая того достойной добычей. — Люди слабы. Они недостойны жертвы, которую ты собрался принести. Опомнись, пока не поздно.

— Людям не нужно твое вмешательство, Жнец, — даже глубокий, шепчущий морским прибоем голос Ондры кажется мягче сейчас. — Слушай: я расскажу тебе о Жатве Гхауна, смертный. Если у Эотаса не получится разжечь новую зарю над Эорой, он обратится Гхауном и зальет кровью все земли людей. Он разрушит цикл, так или иначе. Римрганд прав: остановить Жнеца не проще, чем остановить солнце, и это значит, что весь твой мир умрет — чтобы начаться заново… сотни или тысячи лет спустя. Хочешь ли ты такой судьбы себе и своим людям?

— Он уже ошибался прежде, — напоминает Абидон. — И до сих пор не знает, где именно была ошибка. Как ты можешь доверять его решениям?

— Взгляни на свой мир внимательно. — Скейн больше не ухмыляется. Он серьезен, и Вайдвен может почти без дрожи смотреть на его изуродованное лицо. — Взгляни на все страдания, что произошли в нем, взгляни на людей, покорно склонившихся перед нами и не смеющих поднять головы. Все это — его вина. Ты не можешь винить нас в его ошибке. Не обманывайся чарующим светом: в том, что происходит с миром смертных, Эотас виновен больше всех.

— Выбирай слова тщательно, — тяжело произносит Берас. Черные глаза Бледного Рыцаря похожи на осколки мертвой адры на земле. — От них зависит неразумно много.

— Эотас, — отчаянно зовет Вайдвен, но ласковый свет не возвращается по его недосказанной просьбе. Гхаун рядом с ним остается Гхауном.

— Я — Эотас, — размеренно отвечает ему Жнец. — И я — Гхаун, и я — Утренние Звезды. Ты всегда говорил со мной и только со мной.

Ты действительно уверен, что носишь в себе Эотаса? успевает вкрадчиво прошептать в его голове многоголосый хор Ваэля, прежде чем взмах серпа отгоняет его прочь. Гхаун поднимает фонарь выше, заставляя мечущиеся вокруг тени отступить.

— Это правда? Всё это?

Гхаун склоняет голову. Огонь внутри фонаря вспыхивает с неясной жаждой, рвано мерцает, будто пытаясь вырваться наружу.

— Мои братья и сестры не солгали тебе ни разу.

— Останови его, — шелестит Ондра, — останови его, смертный. Сейчас.