Двадцать минут на Манхэттене

Тут-то до меня наконец дошло, и я поспешно пошел на попятный. Да, конечно, я хотел заключить контракт на их чрезвычайно справедливых условиях. На этом все и закончилось. Лишь через несколько лет законодательная власть высвободила мусорный бизнес из лап мафии, добившись того, чтобы отдельные жильцы имели право сами выбирать, с кем заключать контакт на обслуживание. В настоящее время этот бизнес контролируют гигантские корпорации, такие, как вездесущий «Уэйст Менеджмент», который рекламирует себя по телевизору, рассказывая всем, какие они зеленые, продвинутые, чуткие и заботливые. Что же касается цен – от смены оператора они особо не изменились. И мусор по-прежнему просто вывозят из города, не перерабатывая.

Здесь пришла пора признать, что в этом тексте есть определенная доля лукавства. В этой книге, которую я начал около дюжины лет назад и произвольно бросал и снова принимался, нашли свое отражение две основополагающие перемены. Первая – одиннадцатое сентября. Я видел атаку с улицы, когда вышел из дому и направлялся в Даунтаун. Башни-близнецы маячили в окне нашей гостиной в «Аннабель Ли», и всегда то появлялись, то исчезали у меня перед глазами по пути на работу. Моя мастерская на Хадсон-стрит находилась не так уж далеко от Всемирного торгового центра; ливень пепла и бумаг, обрушившийся при падении башен, накрыл все вокруг, и от запаха смерти некуда было деться. В утро атаки, после попытки сдать кровь, я просто пришел в мастерскую. Всех, кто был в здании, эвакуировали к вечеру, и предыдущие семь лет работы над книгой наполнились бесконечным потрясением этого одного дня. И если я не пишу об этом в книге отдельно, то лишь потому, что она вся пропитана этим чувством.

Не так давно, четыре года назад, я переехал из студии на Хадсон-стрит в подобное же помещение примерно в восьми блоках ближе к дому. Причина банальна: джентрификация. Здание превратилось в кондоминиум, лофты стали переделывать в многомиллионные апартаменты для звезд сцены и экрана. Мое движение вниз по социальной лестнице началось исподволь. Сначала я переехал с четырнадцатого этажа в такое же помещение на восьмом: оказалось, что мой контракт содержал пункт, позволявший домохозяину переместить меня в «сопоставимое» помещение в этом же здании по собственному усмотрению. Эта перемена повлекла за собой утрату прекрасных видов, выхода на обширную крышу (на которой принялись возводить огромный пентхаус) и разрушение милой субкультуры нашего этажа. Это оказался лишь первый шаг домохозяина в «опускающей» стратегии конверсии. Следующей остановкой моего путешествия, разумеется, оказалась улица.

Хотя все апартаменты давно распроданы за астрономические суммы, затребованные владельцем, вплоть до самого недавнего времени они стояли в основном пустыми, из-за юридических проблем, возникших в связи с новым статусом помещений. Из-за пентхауса (сейчас, наконец, перестроенного) дом оказался на один этаж выше, чем позволял строительный кодекс. Процесс перевода в жилой фонд занял более десяти лет, в течение которых хозяин продал парковку позади здания, на которой возвели его точную копию, давно полностью заселенную. Но пустующие помещения в самом доме, похоже, мало что значат. Владелец галереи, въехавшей в цокольный этаж, сказал мне недавно, что, когда один из покупателей апартаментов, утомившись от бесконечных отсрочек, потребовал деньги назад, хозяин сумел продать пространство, которое еще только предстоит заселять, за ощутимо бо́льшие деньги, чем изначальная (астрономическая!) цена. Очевидно, незаселенными апартаментами можно бойко торговать, это чистая спекуляция тем, что можно считать местным эквивалентом золота.

Вскоре после первой Войны в заливе (1990–1991), хозяин вывесил на потолочную осветительную арматуру в лобби дома американский флаг. Хотя я ничего не знаю о его жизни, чисто хронологически он принадлежит к величайшему поколению.[105] Въехав на Хадсон-стрит, 145, я немного болтал с ним и при этом выяснил, что он жертвовал деньги на постройку Национального кафедрального собора в Вашингтоне, этого весомого символа прямых протестантских добродетелей и впечатляющего пространственного воспоминания моего собственного детства.[106] Я понял, что это человек твердых убеждений, и хотя довольно быстро выяснилось, что в вопросах аренды и квартплаты он столь же несгибаем, я никогда не мог сказать, что он ведет себя неразумно, нечестно или не готов к сотрудничеству. В те дни, после войны, я охотно шагал под флагом.