Двадцать минут на Манхэттене

Когда домохозяин затеял преобразование дома, один из обширных грузовых лифтов был удален и заменен на лифтовую кабину меньшего размера, отходящую от нового лобби, спроектированного уже как для жилого дома и предназначенного для использования новыми жильцами. Но поскольку жильцов пока не было, этим дублирующим лобби и его лифтом пользовались одни только риелторы, хотя нам, съемщикам производственных помещений, тоже периодически дозволялось им пользоваться в связи с участившимися поломками двух наших собственных лифтов. В новом лобби было все, чего не хватало старому: оно было прохладное, лощеное, отделанное каменными и деревянными панелями, расписанное изящными фресками. Эта роскошь, показывающая, как предстоит жить «другой половине», была знаком нашего скорого заката: моя дорогу на улицу оказалась в буквальном смысле выстелена хозяйскими добрыми намерениями – по отношению к нашим «наследникам».

Еще до начала перестройки два перегруженных пассажирских лифта в доме 145 всегда стояли внизу, отключенные. Будучи построенным изначально для промышленного производства, здание предназначалось для приемки тяжелых грузов и огромных контейнеров – и возможность перемещения этих предметов была, пожалуй, даже важнее, чем возможность перемещения людей. Рабочие часы и дисциплина производства предполагали малую загрузку пассажирских лифтов, за исключением начала и конца рабочего дня, а также обеденного перерыва. Зато здание располагало двумя огромными грузовыми лифтами, соединенными непосредственно с грузовым крыльцом, способным принять несколько грузовиков кряду (равно как и рабочих, большой толпой спускающихся на обед и на выход по окончании рабочего дня).

За время моего пребывания в доме 145 загрузка пассажирских лифтов возросла экспоненциально. В арендованных помещениях не просто кипела работа, но многие из них к тому же имели дело с клиентами или, как фотостудии и кастинговые агентства (оценившие преимущества огромных хорошо освещенных помещений), с беспрерывным потоком курьеров с портфолио моделей под мышкой. В результате этой резко возросшей нагрузки лифты постоянно ломались. Совсем худо стало уже после моего переезда на восьмой этаж, вечера доставляли чуть меньше неудобств, чем можно было вообразить, хотя не так уж редки были случаи, когда я спускался с восьмого этажа пешком. По утрам же – если я, разгоряченный утренней прогулкой, вваливался в лобби, которое, как калькуттская электричка, было набито людьми в ожидании одинокого лифта (который только что захлопнул свои двери), то я штурмовал лестницу. При прочих вариантах – присоединялся к толпе.

В один такой день я пережил кошмар. Мне случалось и раньше застревать в лифте, даже выбираться через отжатые двери (впрочем, через потолок еще ни разу), но это было просто идеальное попадалово. Сочетание жары, толпы и полное отсутствие реакции на наши крики и нажимание кнопки «вызов» – я думал, от всего этого я задохнусь. К счастью, никто не паниковал. Мы стояли спокойно, периодически разражаясь криками о помощи, ударами в дверь и проклятьями. Я закрыл глаза, старался дышать как можно медленнее и прослушал (мысленно) финальную сцену в гробнице из «Аиды» с божественной Леонтиной Прайс.[108] Разумеется, нас спасли. Смерти в лифте редки, на самом деле. Падения в шахту лифта случаются куда чаще.

Но порой оказывается, что за лифтами просто никто не следит. Не так давно в газетах писали о посыльном из китайской забегаловки в Бронксе, пропавшем на несколько дней. Наконец его обнаружили живым и здоровым в лифте жилого комплекса, застрявшем между этажами. Окажись у него при себе мобильник, он мог бы позвонить (будем считать, что там есть связь) – как поступили мы из нашего заточения на Хадсон-стрит. Правда, он, в отличие от нас, мог подкрепляться жареным «цыпленком генерала Цо» из коробок, которые он нес. Наша же проблема заключалась не в том, что нас потеряли, а в том, что нас не могли спустить вниз. Но само использование сотовых телефонов в лифтов поднимает ряд вопросов.

Общеизвестно, что формы поведения и общения в лифте строго регламентированы. Для меня это – лицом вперед, стоять в шахматном порядке и соблюдать полную тишину. Хореография и правила, однако, заметно меняются, когда в кабине становится больше народу. Если я поднимаюсь один и лифт останавливается, чтобы забрать кого-нибудь на промежуточном этаже, я отхожу в дальний угол. С другой стороны, существует сложный этикет движения из дальнего угла сквозь толпу к выходу. Смысл его в том, что надо избежать необходимости вслух просить пропустить и что все пассажиры стараются встать так, чтобы любой из них мог выйти прежде, чем захлопнутся двери.