Двадцать минут на Манхэттене

В другую похожую игру, «лифтовую рулетку», можно сыграть, когда толпа ждет лифтов внизу. Цель игры, как обычно, – прибыть на свой этаж (в моем случае – девятый из семнадцати) как можно с меньшим количеством остановок и как можно в меньшей компании. Когда лифты спускаются, толпа в лобби быстро перетекает к тому, который, похоже, прибудет первым. Это непростое вычисление, поскольку скорость зависит от количества людей, ждущих на разных этажах, и может меняться: тот, который спускается быстрее, бывает, притормаживает, чтобы собрать всех желающих. Трюк в том, чтобы понять последовательность и время прибытия второго и третьего лифтов. Это позволяет немного отпрянуть (коварно внушив остальным, что ты выходишь из игры) – и «сорвать банк», шагнув прямо в открывающийся лифт, и отправиться в гордом одиночестве прямиком на свой этаж, проводив глазами переполненный лифт, стартовавший мгновением раньше. Да здравствует второй номер.

В доме 180 есть еще такой дополнительный нюанс. Здание битком набито архитекторами, и мы все – завистливые и сплетничающие интриганы. Из чего следует, что вокруг полно людей, с которыми я особо не хотел бы встречаться (хотя много и других, которым я охотно продемонстрировал бы свое искусство раннего прибытия или позднего старта – или просто с удовольствием обменялся бы приветствиями). Совместная неволя лифта усугубляет положение. В противоположность улице, позволяющей избежать нежелательной встречи разными способами: отвести глаза, «не заметить», перейти на противоположную сторону улицы, лифт – это настоящая «камера Кинера», приспособление для выработки условных рефлексов, в котором проверяются границы нашего безразличия.

Район, окружающий мое новое место работы, по-прежнему ищущий свое лицо, – это музей архитектуры огораживания. Первейший экспонат – циклопическое Федеральное здание, Федерал-билдинг, в одном блоке к северу – дом родной для многочисленных государственных учреждений, включая Паспортное агентство, Администрацию по делам ветеранов, Агентство охраны окружающей среды, почту и прочее. По слухам, в числе этого «прочего» – маленький секретный гулаг для арестованных террористов. После одиннадцатого сентября здание обросло целым лесом защитных приспособлений для того, чтобы уберечь его от нападений. Телекамеры наружного наблюдения, смотрящие во все стороны, наборы магнитных рамок, как в аэропорту, рентгеновские камеры и вооруженная охрана перед Паспортным агентством, неисчислимое количество полицейских из каких-то ранее неведомых подразделений, включая белые «крузеры» Полиции национальной безопасности, припаркованные по всему кварталу. А также окольцовывающая баррикада из прочных тумб и внушительных бетонных «клумб» для защиты от автомобилей-смертников, не сулящая, впрочем, никакой защиты пешеходам.

Подобные меры стали повсеместными. Прогулка по району, содержащему немалое количество офисных зданий, большой сортировочный цех UPS и поменьше – FedEx, госучреждения, а также въезд и вентиляционные шахты тоннеля Холланда обнаруживает невероятное количество камер наблюдения, перекрывающих своими углами обзора практически все публичное пространство вокруг. Это не только улицы и тротуары, но и лифты, лобби, коридоры. Трудно сказать, насколько они все связаны в единую сеть, но до какой-то степени, разумеется, связаны. (В Чикаго всеобъемлющая система наблюдения сделана общественной, Лондон тоже насыщен видеорегистраторами, в Шэньчжэне не просто установлены тысячи камер, но все граждане обязаны носить с собой удостоверение личности с GPS-позиционированием.) Этот вопрос выражает самую суть беспокойства каждого свободного гражданина по поводу режима «национальной безопасности». Именно так действует Большой брат. Ежедневно я пользуюсь кредитными картами, банкоматами, стационарным и мобильным телефоном, интернетом – и прохожу десятки и десятки камер. Только во время прогулки в «Старбакс» – а это один блок – я вижу их штук пятнадцать, не говоря уж про полицейских и охранников всех мастей. Но спокойнее мне от этого не становится.

К востоку от моего здания, в блоке между Варик-стрит (это имя принимает Седьмая авеню к югу от Хаустон-стрит) и Шестой авеню – немалое количество жилых домов, включая фрагменты линейной застройки начала XIX века и разнообразные многоквартирные дома, характерные для западной части Сохо, начинающемся в соседнем блоке. В нескольких блоках на юг – на самой Спринг-стрит и под ней, где зонирование меняется, целая россыпь жилых сооружений, включая последнее, возведенное посмертно творение Филипа Джонсона – уступчатая, невыразительная побрякушка, преподносимая на рынке под именем «Городской стеклянный дом» (Urban Glass House). Это попытка вызывать в памяти образ и общее впечатление знаменитого загородного Стеклянного дома, работы 1949 года, благодаря которой имя Джонсона появилось на архитектурной карте.