Дважды контрразведчик

В Ухте маленький аэропорт, где мне частенько приходилось ждать лётной погоды. Каждые два часа звучал усталый женский голос диктора: «Граждане пассажиры, ввиду погодных условий вылет рейса Сыктывкар — Воркута откладывается на два часа». Ни поспать спокойно на лавке, вытянув ноги на газете. Ни уехать в город и сделать полезные дела. Сутками сидишь в аэропорту, как привязанный на цепи пес. Пару раз, не расслышав во сне голос диктора, я просыпался тогда, когда мой самолет уже улетел. Самолеты вылетают лишь тогда, когда у них в запасе два аэродрома посадки. Первый — аэродром назначения Воркута. Запасный — аэродром отправления, т. е. Ухта. Много раз было, когда, прилетев в Воркуту и покружившись над ней, самолет так и не мог приземлиться из‑за низкой пурги. Приходилось экипажу снова возвращаться в Ухту и садиться там. Устав от сидения в аэропорту, приходилось брать билет на поезд до Воркуты.

В Ухте у меня имелся объект оперативного обслуживания — леспромкомбинат Главного Ракетно‑артиллерийского управления Министерства обороны. Он заготавливал древесину в тайге, в 80 км от города. Штаб ЛПК, большая пилорама и казармы личного состава для обработки леса находились в 6 км в лесу на окраине Ухты. Офицеры с семьями жили в городе.

В свой первый приезд в Ухту я остановился в городской гостинице. Представился по телефону командиру части подполковнику Голубеву. Он заехал за мной на «уазике» и повез в штаб. Картина увиденного меня шокировала на всю жизнь и даже сегодня стоит у меня перед глазами. Командир, высадив меня у штаба, куда‑то уехал. Я в форме капитана зашел в штаб, длинное деревянное, одноэтажное здание барачного типа. В штабе никого не было. Стекол в двух окнах тоже не было, был жестокий мороз градусов за двадцать. Одинокий солдат‑дневальный, азиат, в длинном армейском полушубке, с штык‑ножом на ремне, стоял у тумбочки в центре. Дежурного по штабу не было видно. Ко мне никто не подошел и ничем не поинтересовался. Я обратил внимание, что на одной ноге солдата был надет солдатский сапог, а на второй серый валенок. Он не обратился ко мне по уставу, приложив руку к головному убору. Подняв на меня угрюмые, с восточным разрезом глаза, спросил: «Чего надо?». Я опешил. Не добившись от него ничего, я вышел на улицу. На пилораме начался обед. Группа солдат, более похожих на оборванцев, в грязной военной рабочей одежде, вынесла из помещения столовой и поставила на снег несколько металлических бачков с каким‑то варевом. На мой недоуменный вопрос, что это значит, ответили, что суп горячий и его надо остудить. Солдаты достали из карманов куски черного хлеба, а из‑за голенищ сапог и валенок ложки и начали хлебать этот суп. К ним тут же неизвестно откуда присоединились худые, с землистыми лицами, явно заключенные, одетые в тюремную робу. Оказалось, что рядом с военными казармами и штабом располагается зона, где отбывают наказание уголовники. Между зоной и воинской частью нет никаких заборов и ограждений. Все военные и зэки свободно здесь перемещаются и общаются друг с другом. Ни о какой воинской дисциплине, порядке и речи быть не могло. Я познакомился с начальником штаба и секретарем парткома в теплом отсеке штаба, потом с некоторыми солдатами. Я был в шоке. Офицеры меня стали успокаивать, что не все так плохо, как кажется на первый взгляд. Что все скоро наладится. Самое главное — это лес для армии. Всё остальное — детали. Это трудности, которые солдаты обязаны преодолевать терпеливо и мужественно. В обед мне дали горячую пищу и принесли выпить вина. Я не стал ни есть, ни пить и попросил меня отвезти в горотдел КГБ.

В горотделе КГБ я познакомился с начальником — подполковником Игнатьевым Владимиром Николаевичем и коллегами.

Иногда к Игнатьеву приходили на прием бывшие полицаи, которые отсидели здесь свой срок заключения. Некоторые хотели получить справку из архивных уголовных дел за время службы в Красной Армии, где были награждены боевыми наградами за бои с фашистами. Запомнился один такой разговор. Меня позвал в кабинет Владимир Николаевич и попросил посидеть молча. Вошел пожилой и сильно хромой мужчина с тростью, с неприятным бегающим взглядом. Сел почти у двери на предложенный стул и многословно стал рассказывать, как он страдал в Освенциме будучи солдатом Красной Армии. Как голодал, как их часто избивали немцы и «капо» (надзиратели из числа заключенных), многократно мог погибнуть и уцелел чудом. Игнатьев некоторое время слушал молча и только перелистывал две толстые папки, лежащие перед ним. Потом так же молча поднялся, подошел к посетителю и показал ему два фотоснимка. На одном из них этот гад в немецкой форме танцует среди других немецких офицеров с женщиной. На второй он в этой же компании на вечеринке, веселый и хмельной, позирует и обнимается с ними. Посетитель вскочил на ноги и, забыв про хромоту, ринулся к двери кабинета на выход. В окно было видно, что он из здания выбежал бегом и без палки‑тросточки буквально полетел вдоль улицы, часто оглядываясь и не веря, что за ним никто не гонится…