Дважды контрразведчик

Частенько делали следующие «эксперименты». Разводили в лесу, подальше от остальных снарядов, костер и клали в него снаряд. В окопе, метрах в 10 ждали, когда он взорвется. Моросил противный дождь, долго ждать становилось холодно и скучно. Внезапно кто‑нибудь из нашей группы выпрыгивал на бруствер окопа, громко орал что‑то нечленораздельное и подпрыгивал, изображая индейский танец из кино. Мы замирали от смелости и страха за него. Спустя 2‑3 секунды он спрыгивал обратно в окоп. Невольно наступала очередь следующего станцевать этот безрассудный танец смерти. Следующий, в том числе и я, поступал точно так же. Но однажды я чуть не нарвался.

Положив обе руки на кромку окопа и подтянувшись, через мгновение я готов был выпрыгнуть из него для ритуального танца. В это время раздался взрыв снаряда возле высокой сосны. Взрывная волна до нас не дошла. Но меня кинуло на дно окопа, и нас присыпало землей. Потом это увлечение незаметно прошло, и наступило следующее.

Посмотрели в немом кино, как Чарли Чаплин лихо зажигает спичку о свой брючный ремень. Мы откручивали от немецкой мины взрыватель и доставали из нее красный фосфор. Им натирали свой ремень. При резком трении спички о ремень она вспыхивала. Это и было предметом пацанской гордости по вечерам возле кино и вызывало восхищение совхозных девчонок.

Однажды мама, возвратившись с работы, застала меня на крыльце дома, когда я с помощью плоскогубцев и молотка пытался открутить взрыватель у немецкой ржавой мины. Она отобрала у меня мину и отругала. Оружия вокруг было много. Я как‑то из любопытства заглянул в птичье гнездо на высокой туе возле дома. Обнаружил там немецкий пистолет «Парабеллум» в масляной тряпке, готовый к бою. Достать патроны к любому оружию проблемой не было. Мы несколько дней стреляли из пистолета в лесу по мишени, пока участковый милиционер не отобрал и не накостылял нам по шеям, даже не пожаловавшись родным…

Техникум

После семилетки до 1960 года я учился в Калининградском техникуме железнодорожного транспорта.

В августе 1956 года мама купила мне самый дешевый спортивный костюм, клетчатую рубашку и ботинки. Сложила нехитрые пожитки в деревянный коричневый чемодан с маленьким висячим замком. С собой дала сваренной в мундире картошки, хлеба, зеленого луку и вареных яиц и целое богатство — вареную курицу. Дала немного денег и посадила на рейсовый автобус до Калининграда. Детство закончилось.

Калининград выглядел так, как будто его бомбили только вчера. Полуразрушенный вокзал со стеклянной разбитой крышей. Город представлял собой редкие раздавленные бомбами здания и бесконечное крошево кирпичей между ними высотой пять‑десять метров. По всей округе оставались целыми только заводские трубы. Везде поржавевшие вывески на немецком языке: Гитлерштрассе, Герингштрассе и т. п. На стенах — лозунги‑призывы на немецком: «Вир капитулирен ние!» — Мы никогда не капитулируем! И на русском белилами на мостах: «Здесь первыми прошли гвардейцы генерала Черняховского». Дороги в городе были расчищены и по ним ходили трамваи и автобусы. Много было военных грузовиков, сновали штабные «Эмки» и тяжелые американские «Студебекеры», мы называли их «Студеры».

Техникум располагался недалеко от вокзала в уцелевшем пятиэтажном кирпичном здании бывшей эсесовской летной школы. Поселили меня в комнату на пятом этаже. Там стояло одиннадцать кроватей учащихся нашей группы «Э‑11». Буква «Э» означала название отделения — «Эксплуатация железных дорог». Были еще отделения «П» — «Путь и путевое хозяйство», они нас называли «эксплуататоры», а мы их «путеяйцы».

Учился в техникуме с интересом все четыре года, без троек по основным предметам. Это было главным условием получения стипендии. На первом курсе она была 142 рубля в месяц, на последнем — четвертом — 162 рубля. 124 рубля в месяц стоило трехразовое питание в столовой. Завтрак — булочка с маслом и стакан чаю с сахаром. В обед — первое, второе и компот. На ужин — второе с гарниром и чай. И так все четыре года. Из оставшихся двадцати рублей стипендии нужно было заплатить 7,5 рублей за общежитие. На тетради, чернила (авторучек тогда не было), карандаши и ручки с перьями оставалось 12,5 рублей. Есть хотелось постоянно, днем и ночью. По субботам и на каникулы ездил домой к маме.

Домой ездил за продуктами, ездил в основном «зайцем», то есть без билета. Забирался в вагоне на третью полку и «умирал». Несколько раз ловили и высаживали с пассажирского поезда. Пересаживался на грузовой, приезжал черный от угольной пыли. Один раз, сидя на крыше пассажирского вагона, проявил неосторожность. Свесил ноги на резиновую гармошку, соединяющую проход между вагонами. На повороте гармошкой ногу мне зажало так, что начал орать от боли. На остановке достали и выгнали. На крышах пассажирских и грузовых вагонов я был не один, набиралось до десятка «зайцев».